Советские военные и офицеры госбезопасности, которым была поручена операция по наведению порядка, задавали возмущенные вопросы министру безопасности Вильгельму Цайссеру:

— Как это вообще могло произойти? Такие вещи не происходят в один день, значит, у них была какая-то организация. Почему вы о ней ничего не знали?

Члены политбюро ЦК СЕПГ тоже хотели знать, как это все случилось. Но они хотя бы частично винили и себя. Только один генеральный секретарь Вальтер Ульбрихт с самого начала заявил, что восстание — дело рук «фашистских провокаторов».

17 июня с утра забастовщики в Берлине останавливали автомобили, в которых направлялись на работу чиновники. вытаскивали их из авто, срывали с них партийные значки, машины поджигали. Полицейские не показывались.

Рабочие толпились возле ворог своих заводов, но к работе не приступали, митинговали, потом шли к центру города.

Внушительным был марш четырех тысяч рабочих Кеннингсдорфского металлургического завода. Они шли сплоченными шеренгами по восемь человек в ряд, в промасленных комбинезонах и кепках. Моросил дождь, вода стекала с их лиц. Многие были босиком или в башмаках на деревянной подошве. Они прошли почти двадцать километров. Их приветствовали тысячи людей, им выносили бутерброды и сигареты.

Шесть тысяч железнодорожников тоже пришли в центр. Трамваи, автобусы и метро не работали.

Около полудня почти пятьдесят тысяч немцев собрались на площади Люстгартен, переименованную в площадь Маркса и Энгельса. И тогда на демонстрантов устремились советские танки. Советские солдаты действовали очень дисциплинированно: стреляли только в случаях необходимости.

Немцы бросали камни в танки, заталкивали бревна в гусеницы, засовывали кирпичи в дула орудий, срывали радиоантенны. Но когда заговорили танковые пулеметы, демонстранты разбежались.

Войска быстро подавили восстание.

Военное положение, введенное советским командованием по всей Восточной Германии 17 июня, сохранялось 24 дня и было отменено в воскресенье 12 июля.

Через три недели после восстания члены политбюро ЦК СЕПГ на ночном заседании потребовали отчета от генерального секретаря Вальтера Ульбрихта.

Присутствовало тринадцать человек. Из них только двое не потребовали от генерального секретаря уйти в отставку — секретарь ЦК по кадровым вопросам Герман Матерн и кандидат в члены политбюро Эрих Хонеккер, вождь комсомола. Остальные считали, что Ульбрихт должен уйти.

Заседание было столь драматическим, что у обер-бургомистра Восточного Берлина Фридриха Эберта, сына предвоенного президента Германии, даже выступили слезы на глазах.

Элли Шмидт говорила об «угрызениях совести». Она ругала себя зато, что «приукрашивала события, приукрашивать которые было преступлением».

— Вся атмосфера нашей партии проникнута ложью, — с негодованием говорила она. — Самонадеянность, нечестность, отрыв от народных масс и их забот, угрозы в отношении недовольных и хвастовство — все это завело нас слишком далеко. За это на тебе, дорогой Вальтер, лежит самая большая вина, а ты не хочешь признать, что без нашего вранья не было бы и событий 17 июня!

Секретарь по идеологии Антон Аккерман, имевший репутацию честного и откровенного человека, кричал Ульбрихту:

— Многие годы я поддерживал тебя, Вальтер, несмотря на то, что я видел. Я долго молчал, потому что помнил о дисциплине, потому что на что-то надеялся, потому что боялся! Сегодня я преодолел все это.

После того, как участники заседания политбюро выпустили пар, премьер-министр Отто Гретеволь, бывший глава социал-демократической партии, объединившейся с коммунистами, прямо обратился к Ульбрихту:

— Ты слышал мнение товарищей. Может быть, ты хочешь высказаться?

Кандидат в члены политбюро Рудольф Херрнштадт, главный редактор центрального партийного органа, обратился к Ульбрихту:

— Не лучше ли тебе, Вальтер, передать кому-нибудь другому непосредственное руководство партийным аппаратом? Мне кажется, это помогло бы преодолеть определенные слабости нашего аппарата, избавить его ориентации на одну личность, от вассальной преданности, угодничества, подавления критики и от склонности приукрашивать положение дел в партии и в стране.