Все время у товарищей, к коим я обращался с вопросом: «Что же мне делать?», естественно, возникал тот же вопрос: «Что же, действительно, с ним делать?»

Получалось, что не работа ищет людей, а люди работу.

Если отбросить подозрение, что мне не доверяют, остается предположить, что я здесь лишний человек, так как для работы на Балканах у меня «тяжелый стаж» семилетнего пребывания в Советском Союзе и полное отсутствие связей и возможностей «зацепиться» на Балканах. Сам понимаю, что для Австрии я человек с довольно-таки «подмоченной репутацией» — чего стоит мое сидение в Бадене с персидским паспортом, в котором красовалась советская виза.

«Сильвестров». Вена».

Пока в иностранном отделе читали жалобу Ковальского, в Москву приехал на совещание резидент из Вены. Костров показал письмо и ему. Резидент прочитал и пренебрежительно скривился:

— Я был бы очень доволен, если бы вы решили не привлекать больше Ковальского для работы со Скоблиным. У парня начинается головокружение от близости к начальству. Мы с ним очень хороши во всех отношениях, но я предчувствовал, что он вам будет писать письма через мою голову. Это стало ясным после того, как я скептически отозвался о его плане быть комиссаром при Скоблине. А ведь я предложил ему перебраться с новым заданием в Чехию или Болгарию, обещал ему железные «сапоги».

«Сапоги» на языке разведчиков — это документы. «Железными сапогами» именовались надежные документы.

— А какие у тебя к нему претензии? — спросил Костров.

— Меня смущает в нем слабая сообразительность. Посмотрите его анализ встречи со Скоблиным — сплошная глупость! Он делает вывод, что надо разъединить Скоблина с Плевицкой. Это невозможно! Плевицкая все время повторяет; «Я за своего Колечку так боюсь, я его никуда одного не отпускаю». Даже в Вену на встречу с нами вдвоем прикатили. О каком комиссаре можно говорить, когда Плевицкая держится за генерала обеими руками! Да и какие у нас есть основания думать, что комиссар подчинит своему влиянию Скоблина? А если наоборот?

Резидент задумался, что-то вспоминая:

— Думаю, что за рапортом Ковальского кроется его желание сменить Вену на более приятный Париж. Я считаю нужным сказать, что Ковальский работал добросовестно, но он не очень сильный партнер для Скоблина. Характерную фразу, кстати говоря, бросила Плевицкая в Вене: «Ну теперь, надеемся, ученик превзойдет своего учителя».

— Твои предложения? — поинтересовался Костров.

— Хорошо бы, вы отписали Ковальскому так: его «безделье» в течение семи месяцев — не наша злая воля, а следствие трудного положения, в котором он оказался. А в конце припишите, что в Вене есть резидент, он и будет тобой руководить по нашему заданию.

И резидент приятно улыбнулся.

— Отношения Ковальского с венским аппаратом, что называется, не сложились, — доложил Костров Шувалову. — Но переводить Ковальского в Париж, поближе к Скоблину мне не хочется. Во-первых, он французского не знает, плохо ориентируется в местной обстановке. Во-вторых, когда Скоблин начнет давать серьезную информацию, я хочу закрепить за ним кого-то из руководителей резидентуры.

— Я тоже возлагаю на Скоблина большие надежды, — согласился Шувалов. — Так что же делать с Ковальским? На его засылку ушло столько сил и средств, что не по-хозяйски было бы возвращать его домой после выполнения одного-единственного задания.