— Удалось тебе хоть ненадолго уснуть, бедный мой Амедео?

— Почти нет, синьор…

— Я тебя понимаю, ведь и у меня есть сердце. Если я и посвятил себя исключительно гастрономическим радостям, то только потому, что и мне пришлось пострадать… Хочешь, я расскажу?

— С вашего позволения, лучше не надо.

— Понимаю тебя, Амедео, но сожалею об этом… Это была одна малютка из Домодоссолы, тоненькая и подвижная, как козочка… Ну что ж, отложим до другого раза. А мама как?

— Места себе не находит. Мне пришлось поклясться, что я не буду покушаться на свою жизнь.

Тимолеоне побледнел.

— Значит, ты собирался?

Капрал пожал плечами.

— Без Аньезе у меня нет цели в жизни, нет честолюбия, ничего нет.

Рицотто с трудом поднялся и отеческим жестом прижал Амедео к своей груди.

— Ты не смеешь так поступить, мой мальчик… Подумай о своей бедной старой матери. Что с ней будет без тебя? А я, твой духовный отец? Неужели ты отравишь оставшиеся мне годы? Твой мундир, наконец? Ты ведь не захочешь обесчестить его самоубийством, этим худшим видом трусости! Амедео, сын мой, поверь человеку, имеющему опыт в этих делах… Любовные разочарования — это как расстройство пищеварения. Пока ты страдаешь, ты даешь себе клятву никогда больше не любить или не есть ничего, кроме спагетти, сваренных на воде и без всякой приправы… Но как только выздоравливаешь, сразу все забываешь и снова засматриваешься на девушек и составляешь новые меню. Такова жизнь, Амедео, и никто не может плыть против течения!

— Если я не покончу с собой, я убью Эузебио Таламани, который отнимает у меня Аньезе!

— И закончишь свою жизнь на каторге? Да, только этого не хватало! До сих пор я говорил с тобой, как с разумным существом, Амедео Россатти, но если ты будешь продолжать эти дурацкие речи, то я изменю тон. Капрал карабинеров, который становится убийцей! Сам-то ты себя слышишь?

— Простите меня, синьор!.. Вы надели ваш парадный мундир, как я вижу?

Тимолеоне казался смущенным.

— Право…

— Вы, может быть, собираетесь присутствовать на службе?

— Ну, само собой разумеется. Если мое место будет пусто, в Фолиньяцаро начнут болтать, скажут, что я стал коммунистом, а… а отставка не за горами.

— А может быть, вы останетесь и на церемонии обручения?

— Пойми меня, Амедео… Мэтр Агостини — значительная особа, он пользуется большим влиянием…

— Его отношение ко мне является оскорблением для всех карабинеров!

— Не надо преувеличивать, Амедео! По-твоему получается, что если бы простой пехотинец оскорбил генерала карабинеров, то весь полк должен был бы вернуться к гражданской жизни?

— Ну, так вот! Если вы будете присутствовать при обручении, то и я последую за вами, и будь, что будет!

— Нет, ты не пойдешь туда!

— Пойду!

— Нет!

— Да!

— Нет! Ты не пойдешь туда потому, что я назначаю тебя дежурным на весь сегодняшний день, и если ты покинешь свой пост, это будет дезертирством! Тебя будет судить военный трибунал!

— Это превышение власти!

— Нисколько, это простая предосторожность! Я для того и нахожусь в Фолиньяцаро, чтобы люди соблюдали порядок, а не нарушали его, даже если нарушитель капрал карабинеров.

Амедео Россатти стал навытяжку и произнес без всякого выражения:

— Слушаюсь!

Они расстались недовольные друг другом, и Тимолеоне подумал, что если из отвращения к форме, которую он носит, мэтр Агостини не пригласит его, то он приготовит себе на обед эскалоп по-милански с гарниром из спагетти и соусом.