Мамы не было видно. На минуту она опустила голову и зажмурила глаза. Когда же открыла их снова, мистер Лими поднимался с кресла, опираясь на свои палки. Он встал и теперь был виден только по пояс.

Навалившись на одну из палок, он высоко поднял другую.

Она по-прежнему не видела маму, только его — влажные блестящие губы, горящие глаза, руку с палкой, наносящую удары по... по...

По тому, что находилось на полу.

Она видела, как резко поднималась и опускалась палка. Все быстрее и быстрее...

Сознание, что хуже этого уже ничего не может произойти, что, пережив такое, она теперь способна вынести все, что угодно, было тем единственным якорем, на котором держался ее рассудок все годы, проведенные в доме у мистера Лими.

В процессе по делу этого проклятого человека фигурировало еще одно, последнее обвинение. Самое тяжелое, потому что оно лишало смысла все страдания этих лет. Все их позорное и неприглядное существование, вымученное беспрекословное подчинение — все было напрасно. Долгожданный покой так и не наступил. Все жертвы и лишения не привели к благополучию и обеспеченности.

Да, как и было обещано, мистер Лими все завещал маме, но его состояние оказалось не столь значительным, как считали все вокруг, и к моменту его смерти от него ничего не осталось. Он, как говорится, прожил его. Остались огромные неоплаченные долги. Дом со всей обстановкой был заложен и перезаложен.

Им с мамой разрешили поселиться в старой лачуге на задворках, и оба доктора Уорфилда, старый и молодой, Уилл, — единственные люди в городе, которые относились к ним по-человечески, — бесплатно лечили маму и подыскали для Лукреции кое-какую работу у себя в кабинете (к тому же платили вдвое больше того, что она стоила), так что она смогла окончить среднюю школу. За несколько недель до смерти мамы.

Врачи сказали, что Бог ее пожалел. Мама теряла рассудок. Все внутри у нее было поражено какой-то неизлечимой болезнью...

* * *

Озабоченно наморщив лоб, Жозефина с тревогой смотрела на мисс Бейкер. Сейчас она, не колеблясь, отдала бы свое невыплаченное недельное жалованье за тараканью отраву или, лучше, щепотку порошка от клопов. Вот уж кого следовалопосыпать порошком от клопов, так это мисс Бейкер.

Уж очень она вредная, эта мисс Бейкер, и глаз у нее дурной. Но, глядя на нее, такую бледненькую, прямо как испуганный ребенок, никогда не скажешь, что она настоящая ведьма. Может, ее сглазили? Много ведь таких. Были люди как люди, хорошие, но кто-то навел на них порчу, и они стали совсем пропащие и такими и останутся, коли этот сглаз не снять.

Жозефина осторожно притронулась к руке мисс Бейкер. Ей было страшно, но долг велит спасать невинных страдальцев от сглаза.

Потом прикосновение стало более решительным; она мягко взяла сестру за локоть и посадила на стул.

— Не волнуйтесь, — сказала она. — Теперь-то уж с вами все в порядке будет, мисс Бейкер. Вот, выпейте кофейку горячего.

Мисс Бейкер посмотрела на чашку отсутствующим взглядом.

Потом отпила обжигающий глоток и стала постепенно успокаиваться. Хорошо, конечно, но пора идти. Ей еще надо переодеться и что-то сделать с волосами. Они... слишком отросли сзади и... Кстати, что там тянет?

Она раздраженно провела по волосам.

Ее рука наткнулась на руку Жозефины и почувствовала нож, которым та собиралась отрезать ей прядь волос.

Чашка выпала из рук прямо ей на колени. Она вскочила, вся залитая кофе, и завизжала:

— Что ты делаешь! Что ты там делала?

— Ничего, — отозвалась Жозефина, наблюдая, как сглаз вновь набирает силу.