Или мне советуют (да я и сама начинаю размышлять об этом): а что, если все, затраченное на «Встречи», да пустить тебе, дуре, на себя? Какой бы сольный концерт мог родиться! Но отбрасываю это.

Я прожила год, что-то у меня накопилось, повернулось во мне, я повзрослела, постарела. Изменились круг общения, погода, атмосферное давление — все что угодно. И настала пора подвести годовой итог. И тогда возникают новые «Рождественские встречи», к которым привыкли, как к «Новогодним огонькам». И хочется устроить людям праздник.

* * *

Алла написала более трех десятков своих песен.

Что, не представляла, на какой путь вступает? Не знала о всевластии цензуры, без штампа которой «Дозволено к исполнению» в то время ни одного слова с эстрады нельзя было ни произнести, ни спеть? Не слыхала о самодержцах-худсоветах, косо смотрящих на каждого непрофессионального, то есть не ставшего членом творческого союза автора?

Все знала. Но искала свою песню, и в какой-то момент случилось так, что никто другой за нее такую написать не смог.

Как это началось?

Ей было пять лет, когда родители купили пианино. Черное, казавшееся огромным и очень строгим. Она вначале побаивалась его. Любопытство взяло верх. Открыла крышку, нажала клавишу и услышала звук, очень добрый. И вскоре с удовольствием просиживала за инструментом часами. Тогда-то впервые она попыталась сыграть что-то свое: танго или вальс. Но между тем временем и днем, когда ее сочинения прозвучали публично, прошло почти три десятилетия. С ними целая история.

«Уважающая себя певица должна строить свой репертуар на произведениях членов Союза композиторов!» — этот постулат считался неоспоримым. И главное — ему неукоснительно следовали и на телевидении, и на радио, и на пластинках.

Я тогда сотрудничал на Всесоюзной студии грамзаписи фирмы «Мелодия». Внештатно, как говорилось. У меня даже было удостоверение в темно-красных корочках, где черным по розовому написано: «Внештатный редактор». Пластинки с детства были моей любовью.

Студия отхватила в те годы неплохое здание — бывшую Англиканскую церковь. Теперь оно вернулось к законным хозяевам, а тогда в главном зале храма с заложенными кирпичами для изоляции окнами, с щитами-отражателями, с двумя роялями и бесчисленными пюпитрами шли записи. Здесь размещался симфонический оркестр, а ударник с барабанами и литавры располагались в алтаре.

Пугачева в этом бывшем храме писалась редко. Чаще она приносила для прослушивания уже готовые фонограммы, сделанные на «Мосфильме» или в Кардиологическом центре, который тогда прославился уникальной звукозаписывающей аппаратурой.

И вот однажды в комнате худсовета, что находилась в пасторском домике, в присутствии сплошь именитых членов Союза композиторов Алла попросила:

— Я принесла две песни, их написал молодой музыкант Борис Горбонос. Послушайте их — они мне очень нужны.

Члены Союза снисходительно улыбнулись, но слушать стали. И чудо — песни приняли! Рекомендовав, правда, выпустить их на гибких пластинках — времянке-ширпотребе, расходившемся немалым тиражом.

— Неплохо бы дать на конверте портрет этого новичка, — попросил Аллу редактор Володя Рыжиков.

— За чем остановка?! — сказала Пугачева. — Я отлично знаю Горбоноса. Завтра же его фотография будет у вас на столе.

И действительно — на следующий же день редактор рассматривал портрет элегантного молодого человека с усами и в очках, сидящего у раскрытого рояля. И вскоре появилась пластинка с его изображением. Раскупалась она, как горячие пирожки.

О том, что Горбонос псевдоним и кто скрывается за ним, ни редакторы студии, ни журналисты, ни слушатели и подумать не могли.