Изменить размер шрифта - +
Один Умслопогас стоял, озаренный лучами света, около груды трупов, мрачно опираясь на свой топор, и не казался расстроенным или усталым, хотя тяжело дышал.
– Ах, Макумацан! – сказал он, когда я ковылял около него, чувствуя себя больным, – я говорил тебе, что будет хороший бой, так и случилось. Никогда я не видел ничего подобного, такого отчаянного дня! А эта железная рубашка, наверное, заколдована. ее не пробьешь. Если бы я не влез в нее, я был бы там! – он кивнул по направлению груды убитых людей.
– Я дарю тебе эту рубашку! Ты – храбрый человек! – сказал сэр Генри.
– Начальник! – отвечал зулус, глубоко обрадованный и подарком, и комплиментом. – Ты. Инкубу, можешь носить такую рубашку, ты сам храбрый человек, но я должен дать тебе несколько уроков, как владеть топором. Тогда ты покажешь свою силу!
Миссионер спросил о Флосси. Мы все искренне обрадовались, когда один из людей сказал, что видел, как она бежала к дому вместе с нянькой. Захватив с собой раненых, которые могли вынести движение, мы тихо направились к миссии, измученные, покрытые кровью, но с радостным сознанием победы. Мы спасли жизнь ребенка и дали Мазаям хороший урок, который они долго не забудут! Но чего это стоило!
У ворот стояла, ожидая нас, миссис Мекензи. Завидев нас, она вскрикнула и закрыла лицо руками.
– Ужасно, ужасно! – повторяла она и несколько успокоилась, только увидев своего достойного супруга. В немногих словах я рассказал ей об исходе борьбы (Флосси, благополучно прибежавшая домой, могла потом рассказать ей все подробно). Миссис Мекензи подошла ко мне и торжественно поцеловала меня в лоб.
– Бог да благословит вас, Кватермэн, – сказала она, – вы спасли жизнь моего ребенка!
Мы отправились к себе переменить платье и перевязать наши раны. Я рад признаться, что остался невредим, а сэр Генри и Гуд, благодаря стальным рубашкам, получили незначительные ранения, легко излечимые простым пластырем.
Рана миссионера имела серьезный характер, но, к счастью, копье не задело артерии. Вымывшись с наслаждением, одев наше обычное платье, мы прошли в столовую, где нас ожидал завтрак. Как то курьезно было сидеть в прилично обставленной столовой, пить чай и есть поджаренный хлеб, словно все, что случилось с нами, было сном, словно мы несколько часов тому назад не дрались с дикими к рукопашной схватке.
Гуд сказал, что все происшедшее кажется ему каким то кошмаром. Когда мы кончили завтрак, дверь отворилась, и вошла Флосси, бледная, измученная, но невредимая, она поцеловала нас всех и поблагодарила. Я поздравил ее с находчивостью и смелостью, которую она выказала, убив дикаря ради спасения своей жизни.
– О, не говорите, не вспоминайте! – произнесла она и залилась истерическим плачем. – Я никогда не забуду его лица, когда он повернулся ко мне, никогда! Я не могу!
Я посоветовал ей пойти и уснуть. Она послушалась и вечером проснулась бодрая, со свежими силами. Меня поразило, что девочка, владевшая собой, и стрелявшая в дикаря, теперь не могла вынести даже напоминания об этом. Впрочем, это отличительная черта ее пола!
Бедная Флосси! Я боюсь, Что нервы ее долго не успокоятся после ужасной мочи, проведенной в лагере дикарей. После она рассказывала мне, что это было ужасно, невыносимо, сидеть долгие часы в эту бесконечную ночь, не зная, как, каким образом будет сделана попытка спасти ее! Она прибавила, что, зная нашу малочисленность, не смела ожидать этого, тем более, что Мазаи не выпускали ее из вида; большинство из них не видало никогда белых людей, они трогали ее за руки, за волосы своими грязными лапами. Она решила, если помощь не явится, с первыми лучами солнца убить себя. Нянька слышала слова лигонини, что их замучат до смерти, если при восходе солнца никто из белых людей не явится заменить ее. Тяжело было ребенку решиться на это, но я не сомневаюсь, что у нее хватило бы мужества застрелиться.
Быстрый переход