|
Его глаза скользнули по ее фигуре. Сверху вниз, потом обратно. Джильда почувствовала, как под этим взглядом у нее твердеют соски. Она пыталась выдержать его, но не смогла, и отвела глаза. – Хочешь переспать со мной? – спросил он. Ей хотелось крикнуть: «Конечно! Какого черта ты сидишь тут, как надутый истукан? Почему не схватишь меня… я только этого и жду!» Вслух же голосом, дрожащим от досады, она зло сказала: – Ты это всем девушкам говоришь? Он усмехнулся, ощупывая ее глазами. – Это экономит время, правда? Так хочешь или нет? – Нет, не хочу! – с яростью бросила она и пошла к двери. Услышав, как он что-то пробормотал вполголоса, она остановилась и агрессивно осведомилась: – Что ты сказал? – Я сказал – кого ты дурачишь? – повторил Джонни и засмеялся. – Ох, как я тебя ненавижу! – Все тот же старый, избитый диалог. Поменьше смотри телевизор. Она убежала к себе в спальню и захлопнула дверь. На следующий вечер Марта и Генри сидели на террасе и ждали. К половине одиннадцатого напряжение достигло предела. Генри так часто затягивался сигаретой, что она горела неравномерно. Марта жевала ножку индейки, время от времени откладывая ее, чтобы глянуть на нее и вытереть пальцы бумажной салфеткой. – Перестань поминутно смотреть на часы, – резко сказал Генри, только что сам смотревший на свои. – Это действует мне на нервы. – На твои нервы? А как насчет моих? – Хорошо, Марта, незачем паниковать. – Генри и сам едва сдерживал расшалившиеся нервы. – С их ухода прошло всего два с половиной часа. – Что, если они попались? – Марта подалась вперед, жестикулируя обглоданной ножкой индейки. – Этот Джонни! Он может заговорить, вот чего я боюсь. Он меня ненавидит. Генри с отвращением посмотрел на тлеющую с одного бока сигарету и раздавил ее в большой пепельнице. – Ты понапрасну себя взвинчиваешь, – сказал он, стараясь сдержать дрожь в голосе. – Может быть, у него вышла какая-то заминка с замком. – Но ведь Эйб говорил, что ему любой замок нипочем! – Ну, ты же знаешь Эйба… Марта впилась зубами в сочное темное мясо и стала жевать, уставившись невидящим взглядом в огни внизу. – Генри, я не хочу опять идти в тюрьму, – сказала она наконец. – Я просто не могу. Я лучше отравлюсь. – Не надо так говорить. Генри замолчал, вспоминая пятнадцать лет, проведенные в камере: опыт, который он твердо решил не повторять. Остановиться? Что ж, почему бы и нет? Ему уже 68. В иные моменты он с удовольствием думал о смерти. Он понимал, что ходит по самому краю. Если бы не Марта, бог знает, чем бы он теперь занимался… уж наверняка не сидел бы сейчас на этой террасе после превосходного ужина, любуясь прекрасным видом и потягивая хороший брейди. Это будет его последнее дело. Генри сознавал, что ставка в игре велика. У него все в порядке, здоровье вполне приличное. Если он разживется деньгами и ускользнет от полиции, можно будет поселиться в двухкомнатной квартире в Ницце. В молодости он неплохо работал в Монте- Карло и окрестностях. Он всегда собирался осесть в Ницце, когда уйдет на покой. Но если выйдет осечка – что вполне вероятно, – лучше покончить счеты с жизнью. Его прошлое и масштабы задуманного ими дела послужат на суде отягчающими обстоятельствами, и его посадят минимум на десять лет. Это означало, что он так и умрет в камере. Марта не глупа. Она правильно решила. Лучший выход – отравиться. – Но раз уж я про это заговорила, то повторяю: живой они меня не возьмут. |
