Матера резко затормозил при выезде со стоянки на площади Рузвельта, на пятистах метрах улицы Дзекка набрал скорость до ста двадцати, потом снова притормозил и на чуть меньшей скорости резко, едва не завалившись набок, свернул на Уго-Басси под яростный рев сирены. Одной рукой, рывками, он переключал передачи, другой намертво вцепился в руль, и ремень безопасности натянулся, врезавшись в его массивное тело. Грация вообще не успела пристегнуть ремень, она так и подскакивала с пряжкой в руке, болтаясь между дверцей, приборной доской и сиденьем. Вытянув ноги, она вжалась в спинку, когда Матера опять затормозил перед автобусом и вывернул налево, идя на обгон, близко-близко к длинному борту. Подрезав автобус, свернул на улицу Маркони: шофер, плешивый парень с клочком волос на подбородке, жал на клаксон, беззвучно ругаясь.

Грация стиснула зубы, еще сильней вжалась в сиденье, поставив ноги на приборную доску; одной рукой она держалась за ручку над дверцей, а другой вцепилась в пояс безопасности. Она уже забыла это нестерпимое ощущение щекотки, от которого под кожей все горит, этот выброс адреналина, от которого прерывается дыхание. Как в те времена, когда она несла патрульную службу, Грация смотрела в ветровое стекло, следила, как остаются позади машины, обгоняемые Матерой; как пешеходы жмутся друг к другу на островке безопасности, пропуская их; как мелькают в боковом окошке велосипеды, – смотрела вперед и в стороны, ни о чем не думая. При выездах на кражу в девяти случаях из десяти по радио передавали отбой еще до того, как они прибывали на место, и напряжение спадало так резко, что она себя чувствовала совершенно опустошенной. Как бы она хотела, чтобы и сейчас, в этой машине под синей мигалкой, прозвучал сигнал отбоя. Голос по радио, который сказал бы: Успокойся, ничего не случилось, Симоне в безопасности, не волнуйся, девочка моя.

– Вот дерьмо! – громко выругалась Грация, когда Матера затормозил с визгом перед двойным рядом машин, запрудивших улицу. – Ты ведь знал, что творится на дорогах!

Матера не ответил. Он переключил передачу, мотор истерически взвыл, а Матера выехал на встречную полосу и до отказа вдавил педаль акселератора.

Сирена приближается на полной скорости, откуда-то сзади. Настигает нас и обгоняет с желтым воплем, от которого пробирает дрожь.

– И куда гонишь, мать твою! – говорит Кастаньоли, дважды нажимая на клаксон. – Тише едешь – дальше будешь!

В начале улицы Коста пробка у светофора была такая плотная, что, сколько Матера ни жал на клаксон, машинам не удавалось расступиться и дать ему дорогу. На встречной полосе разворачивался грузовик, преграждая путь, и Грация отстегнула пояс, нырнула под спутанный провод мигалки и выскочила из машины.

Она побежала, стуча подошвами по мостовой, напирая на носки для большей скорости, сжав кулаки и работая локтями, как поршнями, взад и вперед, взад и вперед. Обгоняла пешеходов, которые смотрели ей вслед, и читала номера домов, выведенные на дверях: 11…13…15…17; читала вполголоса, запыхавшись: 19…21…23, нагнувшись вперед: 25…27 нумерация продолжается. На бегу свернула в подворотню, ведущую во внутренний дворик; не рассчитав, врезалась в противоположную стену, ухватилась за бампер припаркованной машины, ухитрилась не упасть и побежала по скрипучему гравию к парадной. Там на секунду остановилась, согнулась, опершись о колени, всего на одну секунду, чтобы перевести дух, потом резко выпрямилась, расстегнула молнию на куртке и вытащила пистолет.

Дверь, к которой вели две ступеньки, не была заперта. Грация распахнула ее, толкнувшись в матовое стекло, и вбежала внутрь.

Лестница поднималась ко второму этажу, потом, загибаясь, вела к следующему и пропадала в высоте.