|
Меж тем на палубе у гротмачты, возле бочонка, изъеденного червем, с сбитым дном, от-крывшим столетнюю темную благодать, ждал уже весь экипаж. Атвуд стоял; Пантен чинно си-дел, сияя, как новорожденный. Грэй поднялся вверх, дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул граненым стаканом, в песне золотых труб, святое вино. – Ну, вот… – сказал он, кончив пить, затем бросил стакан. – Теперь пейте, пейте все; кто не пьет, тот враг мне. Повторить эти слова ему не пришлось. В то время, как полным ходом, под всеми парусами уходил от ужаснувшейся навсегда Каперны «Секрет», давка вокруг бочонка превзошла все, что в этом роде происходит на великих праздниках. – Как понравилось оно тебе? – спросил Грэй Летику. – Капитан! – сказал, подыскивая слова, матрос. – Не знаю, понравился ли ему я, но впечат-ления мои нужно обдумать. Улей и сад! – Что?! – Я хочу сказать, что в мой рот впихнули улей и сад. Будьте счастливы, капитан. И пусть счастлива будет та, которую «лучшим грузом» я назову, лучшим призом «Секрета»! Когда на другой день стало светать, корабль был далеко от Каперны. Часть экипажа как уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотая вином Грэя; держались на ногах лишь руле-вой да вахтенный, да сидевший на корме с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил смычком, заставляя струны говорить волшебным, не-земным голосом, и думал о счастье… |
