Легкие шаги за дверью означали, что в квартире кто-то есть. Дверь распахнулась, и в проеме Дыркин увидел девушку:

– Гражданин, вам кто нужен? – голос был Лидкин. Дыркин уставился на сестру, но признать не мог. Вместо крупной «несушки», а по классификации Дыркина сестра давно вошла в категорию несушек, перед ним стояла стройная молодая женщина. Так выглядели хрюхрюпинские молодки, да и то не все, а еще не достигшие полного сока по причине малолетства.

– Ой, братишка! Ты!? – закричала Лидка и бросилась Дыркину на шею. Он тупо переминался в объятьях сестры, решив, что у него окончательно поехала крыша. В беспаиятстве машинально вошел в квартиру, машинально уселся в низкое мягкое кресло, продолжая тупо разглядывать сестру.

– Чего уставился? Не признал? – залилась Лидка звонким девичьим смехом. Дыркин стал прикидывать, сколько Лидке сейчас лет. Ему сорок два. Лидка на полтора года моложе.

«Да ей сороковник в прошлом году стукнул! Ничего не понимаю!» – крутилось в голове.

– Гаврюша, да это вправду я. Похудела немного. Но это нормально. На ночь перестала жрать. Ужинаем теперь в шесть. На ночь только фрукты. В теннис три раза в неделю. По выходным верховая прогулка… Вот и все чудеса.

Зазвонил телефон. Лида взяла трубку и стала говорить на непонятном Дыркину языке. По-английски Гаврила Михеич кое-что знал. Он мог заказать в баре напиток, купить авиабилет, и даже – ужасно коверкая времена и падежи, несколько секунд поговорить о погоде. По-немецки даже мог познакомиться с проституткой и сделать пару комплиментов. Кроме того, он научился считать по-немецки до ста. По-французски Дыркин знал поговорку «Cherchez la femme» и мог сказать спасибо. Ни по-немецки, ни по-французски, ни по-английски Лидка по телефону не говорила. Странный звук языка Гаврила Михеич раньше где-то слышал, но припомнить где не мог.

– Из Токио Носату звонил. Наш партнер по городскому озеленению, – сообщила Лидка, положив трубку. – Сейчас подбираем цвет газона на площади перед мэрией. Уже десять оттенков перепробовали. Все не то. Носату на следующей неделе новый колер везет… Ладно, что я все о себе да о себе. Расскажи, как ты в Германии работал.

– Лидка! Это ты или не ты? Ничего, бля, понять не могу! Все скурвились, город ни хрена не понять… И сестру будто подменили. Санька внизу встретил, матюгнулся от полноты чувств, так он побледнел и чуть не обделался. Объясни мне, наконец, что тут происходит.

Улыбка с лица Лиды соскользнула, в ее испуганных глазах Дыркин заметил ужас и смятение. Лида села на пол и расплакалась. Он выпучил глаза.

– Ты чего? Я чего обидное ляпнул? Но, Лид, ты и меня пойми. Прилетаю, в Жопловке аэропорт международного класса. Жопловцы у бассейнов на газонах сидят. Город не признать. Дома старые, а будто вчера построены. В супермаркете кухонная машина для мойки посуды, что я из-за границы, как ишак, пер, вдвое дешевле. Я вас ихней техникой поразить хотел. Дальше слушай. Таксист в ливреях за баранкой. На кладбище оград нет. Я уж не говорю о луже перед жопловским въездом в город… Объясни ты мне Христа ради, что все это означает?

– Тебе бумажку приезжего вручили? – утирая слезы, спросила Лидка.

– Вручили.

– Покажи, – грустно попросила Лидка.

Дыркин полез в карман и протянул сестре злополучный листок. Лида глянула и снова разревелась:

– Я так и знала! Ты уже пятьдесят заработал.