Звягинцев занырнул еще раз и нашарил на дне воронки нечто круглое, покрытое слоем скользкого ила.

Трясущимися руками он очистил шар и прочитал маркировку, чтобы окончательно убедиться, что именно этот «орешек» он запустил семнадцать лет назад.

– Да это он… Он лежит все в той же яме, – подтвердил Илимпо, любовно оглядывая шар. – И в нем все так же спит душа Железного Шамана.

– Сталина? – зловеще переспросил Звягинцев. – Его черная душа заключена в эту скорлупу?

Илимпо важно кивнул.

– А что, если я уничтожу это Кощеево яйцо?! – прошептал Звягинцев. – Взорву?! Брошу в домну?! Переплавлю или перекую?!

– Никто не перекует прошлое, – покачал головой Илимпо. – Ты спрашиваешь, что будет, если уничтожить дух Сталина? Смотри!

Илимпо выдернул из своего костюма подвеску: низку сине-бирюзовых бус, и разорвал жилку. Звягинцев вздрогнул и пошатнулся: раскатившиеся бусины шаманского костюма слились с видением рассыпающегося мира: светила забыли свой путь по орбитам и сталкивались в дикой пляске, рушились горы и вскипали моря, и камни распадались на атомы, на разноцветные вихри в безумной центрифуге Времени. Железный шар из прошлого соединял звенья времени, как стальная крепь, и, утратив одно из своих колец, всего лишь фрагмент спирали, маленький позвонок, или коленце, живой, полный соков стебель настоящего обращался в кисель… в гниющий труп…

– Но что, скажи, что мне делать с моей ненавистью к нему? – прошептал Звягинцев.

– Понять – это простить и целиком вместить в свое сердце. Поверь, Кола, тебе станет легче! – Илимпо положил ладонь на плечо Звягинцева и заглянул в глаза, с выражением мольбы и боли.

– Илимпо прав, уроки истории не нуждаются в повторении, – мягко сказал Якут. – Сталин спас страну жестокими методами, это была операция на поле боя, сделанная перочинным ножом и топором. Если бы не он, России уже не было на карте мира, ее не было нигде во вселенной! Он сберег для грядущего ее Душу. Он научил Ее быть сильной и заставил томиться ожиданием весны и жаждой света!

– Добро! Я примиряюсь с Тобою, Бессмертный Кощей, я прощаю тебя, Праведный Злодей, и признаю твою конечную победу! Я погружаю тебя в твое сказочное бессмертие, в огненную реку народной памяти, и с этой минуты я дворянин и сталинист! – захохотал Звягинцев, и его горький смех повторили кедровая роща и фантастические извивы стволов и ветвей – коби древа, как называл эту пляску Ворава.

Вечером у костра Звягинцева сморил ранний сон. Перемигиваясь, Ворава и Марей посматривали на мирно посапывающего Батю. Его обветренное, давно не бритое лицо блестело молодым румянцем. Морщины расправились, и вместе с ними исчез призрак тусклой старости. Беззубый старик, загибающийся от цинги, молодел на глазах, точно время для него побежало вспять. Клочки седой щетины на подбородке обернулись густой темно-русой волной, и под брезентовой ветровкой теплой опарой встали молодые мышцы.

– Поберегитесь, бойе, – ехидничал Илимпо, – скоро у вашего Бати вырастут зубы, и он отобьет всех ваших девок!

– Может быть, и нам с Якутом для профилактики макнуться? – загорелся Марей. – Станем бессмертными Кощеями?

– А заодно погреемся! – поддержал его Ворава.

До утра Ворава и Зипунов плескались в теплой яме, но особых перемен в своей буйно цветущей молодости не заметили.

– Эден-Кутун… Кама… – повторял Звягинцев, точно молился на далекий свет у края горизонта, и в распахнутые резные ворота он вошел первым: ступил несмело, точно в зыбкое сновидение.