— Ты уверена, что не хочешь заниматься у мадам де Базен? Она выглядит искренней в своем желании узнать тебя получше.

— Я не стала бы возражать, если мы примем приглашение на один из ее музыкальных вечеров. Вы, я и мадам Изольда.

— Сомневаюсь, чтобы Изольда согласилась, но я спрошу ее. Я скажу ей, что когда придет следующее приглашение, она должна будет принять его от нас троих.

Несмотря на прекрасный воскресный день, несмотря на то, что месье Катулл предложил опереться на его руку, поскольку им предстояло пройти километр или около того вдоль главной дороги до шато де Базен, несмотря даже на комплимент, как она превосходно выглядит в своем слегка пахнущем камфорой желтом шерстяном платье и пальто, и ей очень идет сливочно-белая шляпка колоколом, оттеняющая глаза цвета зрелых лесных орехов на солнце, — Изольда уже неоднократно спрашивала, не обращаясь ни к кому в особенности, почему она оказалась достаточно дурой, чтобы согласиться на приглашение.

— Вот так, мои дорогие, в отличие от отца, который сбежал из Франции в Польшу во времена Террора, Фредерик Шопен уехал в обратном направлении из находящейся под русским протекторатом страны, поскольку в 1831 году мог получить образование и начать выступать только в Париже.

Мадам де Базен стояла у фортепиано в своем салоне и рассказывала о Шопене аудитории, состоящей из детей, подростков и их по-воскресному принаряженных, несмотря на военные обстоятельства, матерей. Слегка переступая на высоких каблуках, тихим журчащим голосом она описывала жизнь композитора среди таких же изгнанников, как и он, его чувства, воплотившиеся в сонате си-бемоль, горечь разлуки с родиной и протест против угнетения. Они страдали так, как только поляки умели: щелкая каблуками, хлопая в ладоши и горюя в душераздирающем вихре мазурок. Гений Шопена, объясняла Констанция де Базен, состоял в том, что он донес до слушателя мелодию народной песни. Вернул своим соотечественникам их прошлое.

Через какое-то время аудитория, равнодушная к Шопену, впала в транс, несмотря на конфеты на серебряных подносах, вот же они, только руку протяни — воплощение невинной детской мечты в розовых и зеленых фантиках. Дети спали, прижавшись к плечам матерей, немногие старики, собравшиеся ради угощения, тоже. Какое-то время назад Катулл спокойно поднялся и ушел в сад курить трубку. Когда мадам, извинившись, на минутку покинула гостей, одна женщина спросила другую:

— Если она так любит Польшу, почему она здесь? Почему она не едет домой?

Один из стариков, очнувшись от дремоты, наклонился вперед, к ряду стульев, где сидела женщина, и объяснил:

— Потому что нет никакого дома. Польши не существует. Сначала ее опять поделили русские, австрияки и боши в Большой войне, а затем, когда поляки только начали собирать обломки, пришел Гитлер.

— Хорошо, теперь она живет во Франции, но весь этот разговор о Польше… какое нам до нее дело?

Амандина, сидящая на ряд впереди женщины, повернулась, чтобы окинуть ее взглядом. Девочка хотела объяснить, почему им не должны быть безразличны мадам де Базен, Польша, Шопен, и искала точное слово, но не могла вспомнить и вместо этого прижала палец к губам, чтобы попросить тишины. Когда мадам вернулась на место, Амандина повернулась к ней, оперла подбородок на кулачок и слушала дальше.

По дороге домой Амандина спросила у Изольды:

— Как сказать, когда ты можешь чувствовать то, что чувствует кто-то еще?

Изольда задумалась.

— Ты говоришь о сопереживании?

— Да. Сопереживание.

И так очарована была Амандина Констанцией де Базен в то воскресенье, что она провела следующий вторник и последующие за ним вереницей другие вторники с нею в шато.