Они вышли на дорогу и двинулись, в обрамлении солнечных лучей, вдоль шоссе, болтая о невидимом. Вскоре возле них мягко притормозила «аварийка» Антуана Маллера. Они загрузили вещи в кузов.

У гаража Маллера работник заправлял бензином «студебекер». Антуан помог Риделлу перенести пожитки в глубь гаража. Патрик пошел было за ними, но вдруг остановился. Его взгляд упал на зеленый «Бьюик Сенчури», ожидавший ремонта. Кто-то вдруг включил музыку на всю катушку. И раздался вопль Чабби Чекера.

Патрик медленно повернулся. Медленно, как бы случайно, подошел к «студебекеру» на заправке. Остановился метрах в пяти от машины, взглянул на американского офицера за рулем, на его жену и двоих детей. Радио оглушительно орало. Жан-Люк наполнил бак. Ему было четырнадцать лет. Он уложил деньги в кошель на поясе. «Студебекер» рванул с места.

Жан-Люк повернулся к Патрику, тот кивнул. Парень показал ему новые французские модели на почетном месте в застекленной витрине гаража — «Версаль», «Шамбор», «Флорида».

— Глянь-ка, вот новый «Шамбор», — сказал Жан-Люк.

Патрик пожал плечами. Парень еще раз взглянул на машину и спросил:

— Что, не нравится?

И стал внимательно осматривать «Версаль». После чего заключил, что не согласен с Патриком: все-таки «Версаль» — шикарная тачка.

— Уродство это! Даже сравнивать нельзя! — презрительно бросил Патрик.

Выйдя на улицу, Риделл нарочно царапнул ключами по капоту «бьюика». Антуан Маллер отвел его руку. Риделл провозгласил:

— У французов есть тачки, улитки, замки…

— И сыр… — добавил Патрик.

— И семьдесят пять тысяч расстрелянных, — прервал его Риделл.

Патрик уложил стопку виниловых пластинок на цементный пол каморки, куда Риделл бросил свой тюфяк.

Стоя на крышке пианино, Антуан Маллер пытался развернуть и приколоть к стене большую черно-белую фотографию — репродукцию с полотна Фужерона. Андре Фужерон изобразил гигантский черный «форд» перед гробом. За рулем сидел американский солдат с эсэсовской эмблемой на мундире. Зажиточные обыватели на площади Виктора Гюго воздавали ему почести. Янки давил «фордом» шахтеров, бездомных, детей и негров.

Риделл, встав коленями на круглый табурет, придерживал строптиво загибавшийся край фотографии. Наконец Маллер воткнул последнюю кнопку и, опершись на плечи Риделла, спрыгнул на пол.

Пианино давно утратило право на звание инструмента — развалина, да и только. Некогда оно стояло в начальной школе, где Риделл и выучился играть. Учителя отдали ему эту древность бесплатно.

С клавиатуры облетели все пластинки слоновой кости, и Франсуа-Мари играл на ободранных самшитовых клавишах. Они с Маллером привезли сюда инструмент еще на прошлой неделе, в средопостье. К пианино боком прислонился контрабас Маллера, покрытый темным, матовым лаком.

Риделл сел на табурет.

Патрик улегся на раскладушку, рядом со стопкой «сорокапяток», оставленной на полу.

Маллер аккуратно отодвинул ногой груду блоков LM, Chesterfield и Lucky Strike и сел возле Патрика.

Риделл заиграл в своей яростной неподражаемой манере.

Они слушали.

Маллеру не сиделось на месте, рядом с Патриком; он искал расческу в кармане, приглаживал напомаженные волосы, поправлял цепочку на левом запястье, поглядывал на часы из дешевого металла, с черным циферблатом и широченным хромированным браслетом. Антуан Маллер не мог усидеть смирно — он плакал.

Заслышав игру Риделла, все смолкали: сперва от неожиданности, потом от сердечной боли.