Внезапно она съежилась и отступила. Пробормотала, что стесняется его. Бросилась к сваленной в кучу одежде, поверх которой лежали ее темные очки, торопливо набросила ее на себя и побежала к двери. Врач молча протянул ей предписание. Потом Мари-Жозе ставила градусник утром и вечером, проклиная эту мерзкую процедуру и собственную бесхарактерность, вскакивала на заре по звону будильника, вела сложные подсчеты. Однажды днем она пришла к Патрику в комнатку над сараем. Произнесла пересохшими губами: «Сегодня!» Они поднялись в ее спальню над лавкой. Брижит ушла на свои машинописные курсы. Папаша Вир объезжал на грузовичке окрестные фермы и хутора.
Они занялись любовью, но не достигли наслаждения. Сделали еще две попытки — тщетно. 4 мая 1959 года, за три дня до праздника Вознесения, она сказала ему:
— Я больше не могу. Мы должны бежать из этой дыры. Бросить к черту всех этих недоумков. Надо уехать в Штаты. Ведь ты же обещал мне. А теперь совсем отдалился. Прячешься от меня. Я здесь задыхаюсь.
И добавила:
— Тебя наверняка пошлют в Алжир. Что, если нам покончить с собой?
Патрик молчал. Она повернула к нему голову. Он сидел в расстегнутой рубашке на краю ванны и грезил, глядя в пустоту. Она тихо сказала:
— Я часто думаю: может, я просто-напросто плесень, вроде той, что растет на рокфоре?
Патрик, продолжая думать о своем, рассеянно ответил: да, возможно.
— Ты никогда меня не слушаешь! — воскликнула она и плеснула в него мыльной водой.
Патрик вскочил, рубашка у него промокла насквозь.
Ванная комната Виров была оборудована по старинке, с множеством затейливых аксессуаров, восхищавших Патрика. Мари-Жозе, напротив, считала их уродливыми, бесполезными, грязными и безнадежно устаревшими. Просторная зеленая ванна покоилась на четырех ржавых львиных лапах, ее бортики выгибались, словно края блюда для пирожных. Туалетный столик из зеленого полупрозрачного стекла опирался на ножку в виде древесного ствола. Бронзовая мыльница повторяла форму моллюска — раковину на ладони богомольца в Сантьяго де Компостела. Такими украшают резные двери во многих церквях.
Патрик, сосредоточенно шарил под мокрой рубашкой и наконец извлек из-за пазухи кусочек мыла. Он швырнул его в воду, забрызгав лицо Мари-Жозе, и вдруг отступил, испуганно глядя на приоткрывшуюся дверь.
В щель протиснулся серый кот Мари-Жозе. Он пристально взглянул на хозяйку в ванне и стоявшего рядом Патрика. Затем сел и, вытянув шею, принялся мягко, старательно вылизывать передние лапы.
— Ну вот, Кэт уже явился, — сказал Патрик. — Скоро придет и твой отец. Мне пора.
— Стой! Я сейчас выйду. Хочешь тоже искупаться? А я пока приготовлю чай. Папа в Клери, у него там дел еще часа на два. А ты весь в мыле. Брижит на своих курсах. Ты меня больше не любишь.
— Точно, — буркнул Патрик себе под нос и встал.
Он направился к выходу, опасливо обойдя кота. По пути глянул в зеркало над умывальником и пригладил волосы. Взявшись было за ручку двери, он вдруг отпустил ее. Обернулся к Мари-Жозе, которая смотрела ему вслед большими испуганными глазами. И сказал: да, верно, он ее больше не любит.
Мари-Жозе не решилась завести роман с Риделлом. Мари-Жозе Вир выбрала Уилбера Хамфри Каберру.
Патрик наблюдал за ними из-за стены «нижнего» сада. Или из окна своей комнаты, если немного высовывался наружу и отгибал пышную завесу плюща.
Он смотрел, как они в конце дня идут вниз по улице к реке.
Там, вдали, Мари-Жозе подтягивала за ржавую цепь черное суденышко, стараясь как можно тише свернуть и уложить ее на плоское дно.
Уилбер выводил лодку на середину реки, гребя одним веслом. Они причаливали к острову Плакучих ив. Патрик с тоскливым отвращением следил за их далекими фигурами. |