Не успел он договорить, как Уилбер Каберра натянул ему на голову коричневый бумажный мешок от «пиэкса». И сказал, чтобы он, Патрик, спешил воспользоваться его услугами, ибо меньше чем через месяц Большой Чарли выставит их вон (Your pal big Charlie screwed us). Разве он не смотрит телевизор?

Бумажный мешок отрицательно покачался из стороны в сторону.

Уилбер обхватил мешок руками и шумно чмокнул его в том месте, где находился лоб Патрика.

— Good luck with the Russians, son! (Удачи тебе с русскими, сынок!)

Патрик вернулся домой. Вошел к себе в комнату. Задыхаясь от счастья, разложил на кровати новые джинсы, пояс, «оксфордскую» рубашку с воротничком на пуговицах, а на столике у изголовья постели — комиксы.

Было шесть часов вечера. Он начал готовиться к концерту в Дрё, для которого им предоставили помещение городского театра. Впервые их группе предстояло играть на настоящей сцене. Он принял ванну.

Когда он вышел из ванной в одних трусах, с полотенцем в руке, в комнате стояла госпожа Карьон. Она разглядывала одежду из «пиэкса», подаренную ее сыну Уилбером.

— Эта куртка просто великолепна. У тебя невероятно щедрый друг, — сказала она. — Мы тоже приготовили тебе сюрприз. В воскресенье отпразднуем твое восемнадцатилетие. Я сделаю тушеное мясо.

— Мать, мне надо одеться.

Госпожа Карьон вышла из комнаты.

Патрик с наслаждением расправил куртку, лежавшую на кровати рядом с несгибаемыми штанинами джинсов Levi’s, положил сверху ковбойский пояс с медными заклепками и уже собрался было надеть рубашку Arrow, как вдруг в комнату вошел отец.

Он сердито спросил сына, почему тот уже несколько месяцев не посещает лицей.

— Я репетировал вместе с Риделлом, мы готовились к сегодняшнему концерту в Дрё, — ответил Патрик, тоже начиная сердиться.

— Ты мне ничего об этом не говорил.

— Я предупреждал мать.

Доктор Карьон решительно сказал:

— Ты не поедешь в Дрё.

Патрик резко повернулся к отцу. Он побелел как полотно. Бурно жестикулируя, он заговорил:

— Папа, это исключительный концерт. Наше самое большое выступление. Дрё — это тебе не какое-нибудь захолустье. Мы играем всемером. Притом в театре. Дай мне уйти, прошу тебя! Через десять минут я должен встретиться с Риделлом в гараже у Маллера. А мне еще нужно одеться!

Патрик замолчал и, схватив джинсы, стал натягивать их.

— Что ты делаешь? — спросил его отец.

Патрику никак не удавалось застегнуть медные пуговицы на ширинке своих новых джинсов.

— Я одеваюсь. Ты же не слушаешь, что я говорю. Это будет наш первый настоящий концерт. А я уже опаздываю.

И Патрик схватил ковбойский ремень, чтобы продеть его в широкие петли на поясе Levi’s.

Доктор сказал, повысив голос:

— Патрик! Экзамен на бакалавра всего через шесть дней. Ты никуда не пойдешь!

И он крикнул в полный голос:

— Ты останешься дома!

Патрик изумленно взглянул на отца, держа ремень в руке. Потом ответил непристойным жестом.

Доктор Карьон вырвал ремень из рук сына и жестоко хлестнул его сперва по груди, потом по лицу.

На щеке Патрика выступила кровь; он жалобно воскликнул:

— Папа! Папа!

Доктор Карьон отшвырнул ремень, подошел к сыну и взглянул на раны. Ничего страшного. Патрик был бледен, кровь каплями сочилась из царапины на щеке.

Доктор Карьон резко отвернулся, вырвал ключ из скважины и с грохотом захлопнул за собой дверь. Выйдя в коридор, он запер ее снаружи. Патрик рухнул на кровать среди разбросанной американской одежды, потрясенный и уничтоженный. Всхлипывая, он шептал:

— Папа… папа…

Он сидел в кресле полуголый, в одних джинсах, прижимая банное полотенце к щеке.