В 1969 году, когда в Олд-Римрок пришло приглашение на двадцатилетие конкурса «Мисс Америка», Доун вторично после исчезновения Мерри лежала в больнице. Психиатры были так же внимательны, как и в прошлый раз, комната была такой же приятной и окружающий ландшафт таким же живописным, а гулять было даже приятнее — вокруг домиков пациентов посадили тюльпаны, широкие лужайки были зелеными, виды — один прекраснее другого, но поскольку все это происходило вторично за два года, а вокруг была красота  и, когда он приехал к ней ранним вечером прямиком из Ньюарка, свежеподстриженные газоны издавали сладкий и острый, почти чесночный запах, все было в тысячу раз тяжелее. И он утаил от Доун приглашение на встречу с конкурсантками 1949 года. Все было достаточно скверно: лихорадочность ее обвинений, беспричинные выкрики о стыде, обиде, пропащей жизни — все это было и так слишком грустно, и незачем было ворошить все эти воспоминания о «Мисс Нью-Джерси».

А потом все изменилось. Что-то вызвало в ней желание освободиться от всего неожиданного и неправдоподобного. Она приняла решение не отгораживаться от жизни.

Геройское обновление началось с подтяжки лица в женевской клинике, о которой она прочитала в журнале «Бог». Собираясь ложиться спать, он не раз видел, как она стоит в ванной перед зеркалом и, подтягивая указательными пальцами кожу на скулах, убирает одновременно большими пальцами то, что висит вокруг подбородка, так что уходят и все естественные складки и лицо начинает казаться выточенным из полированного дерева. И хотя мужу было понятно, что в свои сорок пять она уже выглядела как женщина пятидесяти пяти лет, лекарство, предложенное журналом «Вог», казалось ему, не имеет к ним никакого отношения. Оно было так далеко от обрушившегося на них несчастья, что обсуждать это с ней он не видел смысла, считая, что правда известна ей лучше, чем кому-либо, хотя она и предпочитает сейчас видеть в себе просто еще одну преждевременно постаревшую читательницу журнала «Вог», а не мать римрокской террористки. Однако поскольку и психиатры, и лекарства истощили свои возможности, а она жутко боялась шоковой электротерапии, к которой врачи прибегнут, если она окажется у них в клинике в третий раз, то пришел день, когда он отправился с ней в Женеву. Лимузин с ливрейным шофером встретил их в аэропорту, и она поступила в клинику доктора Ла Планта.

В отведенных апартаментах из нескольких комнат он спал на соседней кровати. В ночь после операции ее непрерывно рвало, и он сам приводил все в порядок и утешал ее. В течение нескольких следующих дней, когда она просто выла от боли, он сидел на краю кровати и, как когда-то в психиатрической клинике, вечер за вечером держал ее руку в своей, точно зная, что эта нелепая операция, это бессмысленное, ненужное испытание ведет к последней стадии ее человеческого падения. Далекий от мысли, что способствует выздоровлению жены, он чувствовал себя невольным сообщником тех, кто ее увечит. Глядя на ее обмотанную повязками голову, он, казалось, присутствовал при подготовке к погребению.

И был совершенно не прав. Случилось так, что всего за несколько дней до получения письма от Риты Коэн он, проходя мимо письменного стола Доун, увидел написанное ее почерком короткое письмо, лежащее рядом с конвертом, адресованным в Женеву, доктору Ла Планту.