Ладно. Переедем. Но зачем же говорить Оркатту, что этот дом был ей неприятен с самого начала? Что она жила в нем, потому что муж «притащил» ее туда, когда она была слишком юна и не могла представить себе, что это такое — обихаживать этот огромный, мрачный, неуютный древний дом, где вечно что-нибудь протекает, гниет или нуждается в ремонте. Она и скот-то начала разводить, объяснила она ему, чтобы только вырваться из этого ужасного дома.

Что, если это правда? И только сейчас узнать ее! Все равно что обнаружить измену: столько лет, оказывается, она была неверна дому. Какая глупость с его стороны — ни разу не усомниться, что она, благодаря его заботам, всем довольна, когда никаких оснований для такой уверенности не было, когда, наоборот, было абсурдом думать так, потому что все эти годы она скрывала жгучее отвращение к их жилищу! А он так любил свою роль добытчика в семье. Если бы можно было обеспечивать не только их троих! Если бы в этом просторном доме было больше детей, если бы Мерри росла в окружении братьев и сестер, которых любила бы и которые любили бы ее, этот ужас, может быть, никогда бы и не случился. Но Доун хотела от жизни чего-то другого, она не желала становиться рабыней полудюжины ребятишек и возиться с двухсотлетним домом — она хотела разводить скот на мясо. Поскольку ее повсюду представляли не иначе как «бывшую „Мисс Нью-Джерси“», она жила с уверенностью, что, несмотря на ее высшее образование (она получила степень бакалавра), люди не принимают ее всерьез, считают праздной красоткой, бездушной куклой, не способной ни на что более полезное для общества, как только выглядеть очаровашкой. И неважно, что она тысячу раз всем объясняла, когда речь заходила о ее титуле, что пошла на конкурс только потому, что у ее отца случился инфаркт, а денег на лечение не хватало, а ее брат Дэнни заканчивал школу, и она подумала, что если победит — а победить у нее был, по ее мнению, шанс, и не потому, что она стала Королевой весны в Упсале, а потому что она была дипломированной учительницей музыки и играла на пианино классику, — то причитающуюся победительнице стипендию можно было бы пустить на колледж Дэнни, тем самым снять с семьи часть бремени…

Но что бы она ни говорила, как бы подробно ни рассказывала, сколько бы раз ни призывала на помощь пианино, никто ей не верил. Никто не верит, что она никогда не горела желанием быть самой красивой. Считается, что есть масса способов получить стипендию помимо дефилирования по Атлантик-Сити на высоких каблуках в купальном костюме. Она приводит серьезные причины, а они даже не слушают. Они улыбаются. У нее не может быть серьезных причин. Какие у нее могут быть серьезные причины? Хорошенькая мордашка — это пожалуйста. Чтобы они могли сказать, отходя от нее: «Да она только мордашкой и берет», — и сделать вид, что не завидуют ей или не смущены ее красотой. «Слава богу, — тихо говорила она мужу, — что я выиграла не приз зрительских симпатий. Если уж они считают, что „Мисс Нью-Джерси“ должна быть тупицей, представляешь, что они думали бы обо мне, получи я утешительную награду. Хотя, — мечтательно добавляла она, — тысчонка долларов дома тоже бы не помешала».

Когда они, после рождения Мерри, стали ездить летом в Дил, люди на пляже пялились на Доун постоянно. Разумеется, она никогда не надевала тот, с логотипом над бедром — пловчихой в шапочке, белый цельный купальник, в котором выхаживала по Атлантик-Сити. Ему этот купальник очень нравился, он чудно облегал ее фигуру, однако после Атлантик-Сити она ни разу его не надела. Но на нее пялились независимо от того, какого фасона или цвета был на ней купальник, а иной раз даже подходили и щелкали на пленку, просили автограф. Это бы еще полбеды, хуже было то, что часто на нее смотрели с подозрением.  «Странно, но женщины почему-то всегда думают, что если я бывшая и т.