|
Еврейский комплекс неполноценности бывает не менее силен, чем ирландский. А бывает и сильнее. Они не для того переехали сюда, чтобы погрязнуть в подобной чепухе. Сам он не причастен к «Лиге плюща». Он, как и Доун, получил образование в скромном Упсала-колледже в Ист-Орандже и долго не знал, что словосочетание «Лига плюща» имеет отношение не к некоему стилю одежды, а к престижным университетам. Разумеется, мало-помалу картина прояснилась: там, где плющ увивал здания и где люди имели деньги и одевались по-особому, был мир богатства, куда евреев не пускали, где евреев не знали и, возможно, не очень-то любили. Может быть, они не жаловали и ирландских католиков и на них тоже смотрели свысока — пожалуй, в данном случае он поверит Доун на слово. Но Оркатт — это Оркатт. Я буду мерить его своим собственным аршином, а не судить о нем по меркам «Лиги плюща». Он ко мне с уважением — и я к нему с уважением, он со мной по-честному — и я с ним по-честному.
Вдоволь поразмышляв об этом, Швед решил, что парень просто превращается в зануду, когда речь заходит о семейной истории. Пусть кто-нибудь докажет ему, что он не прав, но Швед не собирался воспринимать это как-нибудь иначе. Они сюда переехали не для того, чтобы изводить себя думами о соседях, чей дом на той стороне холма даже не мозолил им глаза. Они сюда переехали потому, что, как он в шутку говорил матери, он хотел «владеть тем, что нельзя купить за деньги». Все, кто разживался и покидал Ньюарк, уезжали в уютные пригороды, в Мейплвуд или Саут-Орандж, — они же были, можно сказать, на «фронтире», как в свое время двигавшиеся на запад пионеры. В те два года, что он служил в морской пехоте в Южной Каролине, он страшно радовался, что попал на Юг: «Это же старый Юг! Я южнее так называемой линии Мейсона-Диксона. Я на самом Юге!» Конечно, с самого Юга он не сумел бы ездить на работу, но в Нью-Джерси он мог заехать на самый запад, за Мейплвуд и Саут-Орандж, оставить позади резервацию Саут-Маунтин и все-таки иметь возможность ежедневно добираться до Централ-авеню за час. Почему бы нет? Сто акров Америки. Земли, расчищенной вначале не для землепашества: лес, тысячами акров в год, пожирали эти старинные кузницы. (Леди из риэлтерской конторы, оказывается, знала историю не хуже Билла Оркатта и столь же щедро проливала потоки информации на потенциальных покупателей, желавших покинуть улицы Ньюарка.) Амбар, ручей с мельничной запрудой, остатки фундамента мельницы, поставлявшей муку войскам Вашингтона. И еще заброшенный железный рудник где-то на окраине участка. Деревянный дом и лесопильня сгорели сразу после революции, и был построен этот: в 1786 году, если верить дате, высеченной на камне над дверью в погреб и вырезанной на угловой балке в гостиной. Дом из камней, которые собрали на окрестных холмах с кострищ в местах стоянок солдат революционной армии. Каменный дом, именно такой, о каком он всегда мечтал: с мансардной крышей, ни больше ни меньше, и с совершенно невиданным камином в столовой, служившей прежде кухней, — огромным, хоть быка в нем зажаривай на вертеле, с заслонкой и с рычагом для поворачивания железного чайника над огнем; с девятнадцатидюймовой балкой, тянущейся по всей ширине комнаты. Четыре камина поменьше в других комнатах, все в исправности, со старинными каминными досками. Резьба на деревянных деталях и лепные украшения, едва различимые под многими слоями краски, легшей на них за сто шестьдесят с лишним лет, только и ждут, чтобы их отреставрировали и открыли взорам. Трехметровой ширины коридор через весь дом. Лестница с перилами и стойками, выточенными из светлого тигрового клена (риэлтерша сказала, что этот вид клена тогда был здесь редкостью). По две комнаты с каждой стороны от лестницы на обоих этажах, то есть целых восемь комнат, плюс кухня, плюс большая веранда позади дома… Почему бы всему этому не стать его собственностью? Почему бы ему не быть тут хозяином? Я не хочу жить под боком у кого-то. |
