О, как ему хотелось, чтобы жена вернулась, немыслимо даже представить себе, как он хотел ее возвращения — возвращения жены, так серьезно относившейся к серьезности материнских обязанностей, женщины, так хотевшей отделаться от подозрений в избалованности и мечтательной ностальгии по дням своего гламурного торжества, что даже в семейном кругу и в шутку отказывалась еще раз надеть корону, засунутую в шляпную коробку и лежащую на самой верхней полке шкафа. У него больше не было сил терпеть — ему нужно было, чтобы Доун вернулась сейчас, немедленно!

— А какие там фермы? — спросила Шейла. — Вы обещали рассказать нам о фермах в Цуге.

Шейле всегда присуще желание все узнать и расставить по полочкам, непонятно, как он вообще мог иметь с ней хоть что-то общее. Особы, вечно прокручивающие что-то в мозгу, были, наверное, единственной категорией людей, среди которых он не в силах был находиться подолгу. Ничего не производили и даже не видели, как производят, не знают, из чего что сделано, не понимают, как работают компании, кроме машины или дома никогда ничего не продали и не смогут продать, не принимали на работу и не увольняли, не обучали работников и не оказывались жертвой их мошенничества — понятия не имели о тонкостях и подводных камнях при организации бизнеса или управлении фабрикой и все-таки уверены, что знают все, что имеет смысл знать. Все это понимание,  анализирование, тщательное, а-ля Шейла, изучение каждой извилины и складочки души было, по его мнению, враждебно самим основам жизни. С его точки зрения, все было просто. Нужно серьезно и спокойно, как это и принято в семье Лейвоу, выполнять все свои обязанности, и жизнь упорядочится сама собой: день за днем отдан череде ясных и осмысленных поступков, никаких потрясений, любые перемены предсказуемы, конфликты поддаются разрешению, неожиданности приятны, а все вместе наполняет глубокой верой, что бури и ураганы возможны только далеко, за многие тысячи миль, — вот так оно представлялось когда-то, когда они жили-были,  и дружная семья, состоявшая из красавицы мамы, атлета папы и веселой умненькой девочки, была такой же незыблемой, как сказочные три медведя.

— Ах да, я и забыла! Мы видели много ферм, очень много! — воскликнула Доун, воодушевленная одним лишь воспоминанием об этих фермах. — Нам показывали образцовых коров. Замечательные утепленные хлевы. Мы были там ранней весной, и стада еще не выгнали на пастбища. Помещение для скота под домом. Изразцовые печи с очень красивым орнаментом… — Не понимаю, как ты могла быте так слепа. Пойти на поводу у девочки с явно искалеченной психикой.  Она хотела убежать. Ее нельзя было вернуть. Она стала совсем другой. Что-то пошло наперекосяк. И она стала такой толстой. Я подумала: и эта полнота, и эта ярость показывают, что дома очень неблагополучно. И что виноват в этом я.  Нет, я так не подумала. Мы все живем семьями. И именно в семьях что-то всегда идет наперекосяк. — …и они угостили нас домашним вином, домашним печеньем, вообще были удивительно дружелюбны, — говорила Доун. — А когда мы приехали во второй раз, была уже осень. Все лето коровы пасутся в горах, там их доят, и корова, дававшая больше всего молока, идет первой, когда их спускают в зимнее стойло, с самым большим колокольчиком на шее. Корова-победительница. Ей украшают рога цветами и оказывают почести. Спускаясь с высокогорных пастбищ, коровы идут цепочкой, и лучшая корова — впереди всех.