— Это как-то прошло мимо меня. Я ничего не слышал.

— Стоял шестьдесят восьмой год, вся эта дикость была еще внове. Нежданно-негаданно в жизнь ворвалось безумие. Все эти публичные выходки. Отказ от сдерживающих начал. Бессилие власти. Молодежь взбесилась. Держит всех в страхе. Взрослые в растерянности, не знают, что делать. Это единичный акт? Или революция уже у дверей? Может, это игра? Какие-нибудь «Полицейские и воры»? Что происходит? Дети переворачивают страну вверх дном, и у взрослых тоже начинается умопомешательство. Однако Сеймур не поддался всеобщему смятению. Он был из тех, кто имел твердые устои. Он понимал, что многое пошло наперекосяк, но дух Хо Ши Мина не обуял его в отличие от его пухлой дочурки. Мягкий, широко мыслящий отец. Король-философ обыденной жизни. Следовал передовым идеям в воспитании — мол, проявляй к ребенку чуткость. Все позволяется, все прощается — вот это-то ее и бесило. Взрослые часто стыдятся признавать, что чужие дети выводят их из себя, но здесь стыдиться не приходилось. Эта дрянная негодница с самого детства была противная и самодовольная. Слушай, у меня тоже дети, куча детей, и я знаю, какие они, когда растут. Бездонная пропасть эгоцентризма. Но одно дело — разжиреть и отрастить длинные волосы, одно дело — включать рок-н-ролл на полную мощность, но совсем другое — переступить черту и бросить бомбу. Такое ничем нельзя оправдать. С того момента брату было уже не вернуться к обычной жизни. Бомба взорвала его жизнь. Безукоризненное существование закончилось. Чего она и добивалась. Таким образом собственная дочь и ее дружки хотели отомстить ему. Он слишком гордился своей удачей, и за это они его ненавидели. Как-то мы все съехались к ним на День благодарения: старшая Дуайр, Дэнни, младший брат Доун, с женой, все Лейвоу, наши дети — все. Так вот, Сеймур встал, поднял бокал и сказал: «Я не религиозен, но когда я сейчас оглядываю наше застолье, я чувствую, как сверху на меня льется благодатный свет». Вот им и захотелось сбить Сеймура с ног. И сбили. Можно сказать, эта бомба взорвалась прямо в его гостиной. Они исковеркали его жизнь. Чудовищно. У него никогда не было повода задаваться вопросами: «Ну почему все идет так, а не иначе?» И с чего бы он стал это делать, если раньше все шло как по маслу? «Почему все так складывается?» Ответа нет, но до того дня блаженный Сеймур даже не знал, что такой вопрос существует.

Говорил ли Джерри еще когда-нибудь так же много и вдохновенно о брате? Думаю, что нечеловеческая целеустремленность, обитающая в его странной голове, вряд ли особенно позволяла ему распыляться на обдумывание всех этих проблем. Но и смерть ближнего, как правило, не подрывает концентрацию на себе — обычно она ее только усиливает: «А я как умру? А что будет, когда я умру?»

— Он говорил с тобой обо всем этом ужасе?

— Один раз. Всего один раз, — ответил Джерри. — Сеймур принял это, и принял безропотно. Наваливай на него поклажу, наваливай — он только еще больше старался выдюжить. — В словах Джерри звучала горечь. — Бедняга, такая уж его судьба — таскать тяжести и разгребать дерьмо.

При этих словах мне вспомнилось, как на поле Швед, цепко держа мяч, всегда ловко выбирался из-под огромных куч сплетенных тел игроков команды-противника и какое страстное чувство любви к нему я испытал в тот давний осенний вечер, когда он словно изменил меня, десятилетнего, выделив среди других и приобщив к сказочной жизни Сеймура Лейвоу.