К концу судебного процесса над Коллинзом, когда защите стало ясно, что дело неминуемо движется к проигрышу, показания обвиняемого в собственную защиту стали последним шансом на спасение. И тут произошёл очень интересный инцидент, можно сказать, знаковый. Мнения адвокатов разделились — Финк предлагал вызвать к допросу обвиняемого, а Луизелл оставался категорически против этого. Спор между адвокатами произошёл прямо в ходе заседания, Финк настаивал на том, что Коллинз должен отказаться от выбранной тактики молчания и дать показания, а Луизелл в ответ заявил, что если Коллинз переменит своё решение молчать и согласится свидетельствовать, то он — Луизелл — снимет с себя полномочия по его защите и откажется от дальнейшего участия в процессе.

Ситуация сложилась несколько необычная, причём трудно было понять — то ли адвокаты разыгрывают заранее спланированный сценарий, то ли они на самом деле не могут прийти к взаимопониманию. Обвиняемый выглядел растерявшимся и явно не знал, кого же ему слушать.

Поскольку обсуждаемый вопрос имел принципиальный характер, в полемику вмешался судья Конлин. Он принял воистину соломоново решение, хотя и несколько необычное с процессуальной точки зрения. Он предложил обвиняемому поговорить с матерью наедине и принять решение согласно материнскому совету. Судья, видимо, исходил из тех соображений, что мать Коллинза была безоговорочно на стороне сына и сделает всё для его защиты, а значит, её совет будет в его интересах.

Судья объявил 30-минутный перерыв, Джон и Лоретта Коллинз прошли в судейскую комнату позади зала заседаний. О чём говорили мать с сыном, неизвестно, но сцена их общения, судя по всему, была душераздирающей. Лоретта Коллинз вышла из судейской комнаты почти в истеричном припадке, она ещё какое-то время не могла остановить плач и, дабы не сорвать заседание, покинула зал. Джон Коллинз пытался держать себя в руках, но по его опухшему лицу было видно, что он тоже плакал.

На вопрос судьи, будет ли обвиняемый свидетельствовать в собственную защиту, Джон ответил отрицательно. Таким образом возобладала тактика поведения, выбранная Луизеллом.

При таком раскладе обвинительный вердикт присяжных выглядел практически предрешённым. 16 августа 1970 г. жюри удалилось для обсуждения и вынесения вердикта. Вопросы, поставленные судьёй перед присяжными, касались только обстоятельств похищения и убийства Карен Сью Бейнемен, все прочие преступления "Убийцы студенток" так и не стали предметом судебного рассмотрения, хотя никто не сомневался в том, что Бейнемен, как и других девушек в Энн-Арборе и Ипсиланти, убил один и тот же изверг.

Жюри обсуждало вердикт три дня. В течение этого времени члены жюри попросили пригласить в совещательную комнату стенографисток, проводивших запись судебного процесса, вместе с подготовленной ими стенограммой общим объёмом 1600 страниц. У членов жюри, по-видимому, возникли разногласия в толковании каких-то моментов судебных прений, и появилась необходимость уточнить сказанное во время процесса дословно. Вердикт был оглашён 19 августа. Джон Норман Коллинз вполне ожидаемо признавался виновным по всем пунктам и не заслуживал снисхождения.

Судья Конлин, получив вердикт, обратился к обвиняемому с вопросом: имеет ли тот что-либо сказать до вынесения приговора? Смысл такого "последнего слова" заключается в том, что уже обвинённому преступнику предоставляется возможность сознаться в содеянном и заявить о раскаянии — это позволяет судье смягчить приговор. Можно сказать, что это негласное приглашение к договору по схеме: судья будет гуманен, если преступник сознается.

Коллинз от последнего слова не отказался. Он встал и очень косноязычно произнёс всего четыре фразы, смысл которых сводился к тому, что он никогда не был знаком с Карен Сью Бейнемен, не подвозил её от магазина париков и, вообще, ни в чём не виновен. Это заявление, безусловно, явилось самым глупым, что можно было сказать в такой ситуации (учитывая, что Коллинза уже признали виновным, сказанное автоматически превращало его в нераскаявшегося преступника).