Она ничего не могла есть: любая хоть сколько-то твердая пища, казалось, режет ее насквозь. Я стряпал одно месиво за другим, а она не ела, потому что ей было слишком больно, и никакие увещевания с моей стороны не могли заставить ее есть. Когда она не спала, она перегибалась от боли, в ее глазах был ужас, и когда она наконец засыпала, боль будила ее. «Что со мной?» – плакала она. Это продолжалось целыми днями, и вот я подумал, что последнее ее маленькое «нет» с тех первых дней в «Морском замке», последнее «нет», которое пряталось внутри нее, которое она так и не выпустила, пожирает ее изнутри...
Наконец через какое-то время общее ощущение кризиса начало проходить. Наконец дождь прекратился, так же недвусмысленно, как начался; дальше по коридору Вентура вроде бы выживал – по крайней мере, в данный момент, – несмотря на сливочную кровь, пенящуюся в его венах. Может, от Вив не осталось ничего, что это «нет» могло бы еще поглотить, и поэтому оно умерло с голоду, зачахло; может, хищное сомнение, прятавшееся внутри Вив, развилось в крылатую решимость, которая внезапно улетучилась. После недели моей баланды она медленно перешла на каши, пюре, рис, хлеб и мороженое. Все еще измученная, она спала весь день и всю ночь, и в свете нового дня, падающем из окна, она выглядела на шесть или семь лет. Вив терпеть не могла, когда люди говорили ей, что иногда она напоминает маленькую девочку; но, сидя в углу спальни, наблюдая за тем, как она спит, я был удивлен внезапному желанию когда-нибудь иметь дочку, если только она будет в точности похожа на Вив. Как-то днем она вдруг села на кровати, проснувшись, будто после сновидения.
– Мне нужно поехать в Голландию, – объявила она. Это было первое по-настоящему связное предложение, которое она сказала за всю неделю.
– В Голландию?
Я встал рядом с кроватью и смотрел на нее, убрав руки в карманы, так как не знал, что еще с ними сделать. Если бы я потянулся к ней, она могла бы ошибочно принять это за попытку что-то сдержать или подавить. Мое сердце проседало, как потолок, полный дождя.
– Чтобы построить второй Мнемоскоп, – объяснила она.
– А почему в Голландии?
– Потому что здешний указывает туда.
– Откуда ты знаешь?
– Мне это приснилось, – сказала она.
Я кивнул. Мы могли бы достать карту и проверить, но к чему? У меня не было ни тени сомнения, что любая карта указала бы на Голландию точно так же, как и ее сон.
– И поэтому мне нужно поехать в Голландию, – сказала она, – чтобы построить второй Мнемоскоп, который будет смотреть сюда.
Я сел на кровать рядом с ней.
– Поехали со мной, – сказала она.
– Я не могу.
– Почему?
– Не знаю.
– Ну, ты-то, кажется, – сказала она, – должен знать.
– Кажется.
– Но ты не знаешь. И поэтому не можешь.
– Пока не могу. У меня что-то здесь не завершено.
– Что?
– Ну, – я попытался улыбнуться, – этого-то я и не знаю.
– И сколько тебе нужно, чтобы его завершить? – И она раздраженно ответила сама: – Знаю, ты этого тоже не знаешь. Ничего ты не знаешь.
– Я не хочу потерять тебя, – было все, что мне пришло в голову.
– Ты веришь, – спросила она, – что после всех твоих бедственных романов ты все еще способен на глубокую любовь?
– Да. Может, и на большее, – ответил я, хотя мне не хотелось этого объяснять, поскольку я был не уверен, что смогу.
Она, казалось, не была убеждена:
– Мне нужна твоя вечная страсть, как та, что ты испытывал к Салли и к Лорен. |