(Джулиана раздели, перед тем как убить, а затем нарядили заново.) Но если студенты приняли тело за американский флаг, там должно было быть что-то синее. Не могло не быть синего, раз тело напоминало флаг. Наконец я сообразил: голова. Студенты решили, что это флаг, потому что от обильной потери крови проломленный череп Джулиана был не просто синим — он почернел.
Впрочем, об этом я мог бы догадаться быстрее, ибо своими руками доставил Джулиана на задворки пустующего жилого дома в Лос-Фелисе и видел все, что с ним после этого сделали, в другом, куда более страшном фильме.
Синий джип пристраивается за нами на 405-м шоссе где-то между международным аэропортом Лос-Анджелеса и выездом на бульвар Уилшир. Замечаю лишь потому, что все чаще вижу глаза водителя в зеркальце заднего вида над ветровым стеклом, в которое пьяно пялюсь со своего заднего сиденья на ряды красных габаритных огней, устремленных к холмам; из динамиков негромко льется зловещий хип-хоп; на коленях мерцает телефон, извещая об очередном CMC от актрисы, чье присутствие изрядно скрасило время, проведенное в зале ожидания для пассажиров первого класса компании «Американ эрлайнс» в нью-йоркском аэропорту Кеннеди (я к ней клеился, она гадала мне по руке, и мы оба хихикали); еще несколько сообщений от Лори из Нью-Йорка — прочесть не могу, все плывет. Джип следует за нашим седаном по бульвару Сансет мимо особняков в гирляндах рождественской иллюминации (я нервно жую мятные драже из жестяной коробки «Алтоидс» в тщетной попытке избавиться от запаха джина изо рта), сворачивает за нами направо и берет курс на комплекс «Дохини-Плаза» , точно хочет удостовериться, что мы знаем дорогу. И только когда седан заруливает на территорию комплекса и парковщик с охранником отвлекаются от своих сигарет, вглядываясь в подъехавших из-под высокой пальмы, джип притормаживает на мгновенье, а затем газует и устремляется по проезду дальше в направлении бульвара Санта-Моника. Это стирает последние сомнения: меня вели. Пошатываясь, выхожу из машины и успеваю увидеть, как джип, скрипя тормозами, сворачивает на улицу Элевадо. Тепло, но почему-то знобит, хотя на мне старые треники и найковская майка (все висит, настолько похудел осенью); рукав по-прежнему влажный (опрокинул бокал в самолете). Полночь, декабрь, возвращаюсь после четырехмесячного отсутствия.
— Я уж думал, тот джип по нашу душу, — говорит водитель, открывая багажник. — Шел за мной, как приклеенный. Всю дорогу на хвосте сидел.
— Интересно зачем? — спрашиваю я.
Ночной консьерж спускается по пандусу, ведущему к холлу, и берет чемоданы. Водитель прячет полученные от меня щедрые чаевые, садится в седан и отправляется в аэропорт за следующим клиентом, прибывающим из Далласа. Парковщик и охранник молча кивают, когда я прохожу мимо них вслед за консьержем в холл. Консьерж загружает чемоданы в лифт и говорит: «Добро пожало…» — закрывающиеся двери отсекают последний слог его приветствия.
Идя по длинному коридору в стиле арт-деко на пятнадцатом этаже комплекса «Дохини-Плаза», ощущаю едва уловимый аромат хвои, а затем вижу венок, водруженный на одну из створок двойной двери с номером «1508». В квартире запах усиливается: в углу гостиной, переливаясь гирляндами белых лампочек, стоит небольшая елка. На кухне записка от домработницы с перечислением трат, сделанных ею в мое отсутствие, и небольшая стопка корреспонденции, которую не успели переправить на нью-йоркский адрес. Я купил эту квартиру два года назад (выехав из меблированного особнячка в «Эль-Ройаль» , который снимал десять лет) у родителей местного паренька из «золотой молодежи»; паренек затеял полную перепланировку, нанял дизайнера, разрушил стены, а потом внезапно умер во сне после очередного загула по ночным клубам. |