|
И проклинал день, в который сорок два года назад появился на свет. II Chirologi, хиролог, как его называли крестьяне, Cremonese, кремонец в своем падуанском изгнании, Матео Ренальдо Колон изучал фармацевтику и хирургию в том самом Университете, где теперь находился в заточении. Он учился сначала у Леониенса, затем у Везалия и был самым блестящим учеником. Сам маэстро Везалий в 1542 году, уезжая создавать свою школу в Германии и Испании, предложил декану Алессандро де Леньяно назначить своего ученика из Кремоны главой кафедры. Совсем молодым Матео Колон по праву получил титул Maestro del maestri*. К гордости Алессандро де Леньяно, его кремонский преподаватель открыл законы легочного кровообращения прежде своего английского коллеги Гарвея, несправедливо получившего лавры за это открытие. Многие считали Матео Колона безумным, когда он стал утверждать, что кровь получает кислород, проходя через легкие, и что не существует отверстия в перегородке, которая делит сердце пополам, — ведь Колон осмеливался опровергать самого Галена, И, безусловно, это было опасное утверждение. Годом раньше Мигель де Сервет был вынужден бежать из Испании, когда в своем «Christianismi Restitutio»** заявил, что кровь это душа плоти — anima ipsa est sanguis. Его намерение объяснить в анатомических терминах доктрину Святой Троицы привело его на костер в Женеве, где его сожгли на сырых дровах, «дабы продлить его муки»1. Но лаврам Матео Колона суждено было достаться столетие спустя англичанину Гарвею, и, как замечает Гоббс в «De Corpore»*, «это был единственный анатом, увидевший при жизни свое учение признанным». Матео Колон был в высшей степени человеком Возрождения, чудесным порождением того мира, где все, от церковных куполов до кружки, из которой пьет земледелец, от фресок, украшающих дворцы, до серпа, которым жнет крестьянин, от византийских куполов соборов до пастушеского посоха, — все было искуснейшей выделки. Той же выделки был дух Матео Колона, он обладал той же изысканностью, той же утонченностью. Все кругом было одушевлено дыханием Леонардо: ремесленник был художником, художник — ученым, ученый — воином, а воин, в свою очередь, — ремесленником. Знать что-либо означало еще и, уметь работать руками. Если мало примеров относительно умения делать все своими руками, можно вспомнить, что сам папа Евгений I собственноручно отсек голову одному не в меру строптивому главе церковного суда. Той же самой рукой, что водила пером по страницам тетради в переплете из телячьей кожи, Матео Колон брался за кисть и смешивал краски, с помощью которых создал великолепнейшие анатомические атласы. Он мог, если хотел, писать, как Синьореллн или даже как сам Микеланджело. На автопортрете Матео Колон предстает перед нами человеком с тонкими, но энергичными чертами лица, его темные глаза и черная густая борода, возможно, говорят о мавританских предках. Высокий чистый лоб с двух сторон обрамлен спадающими на плечи локонами. Как свидетельствует написанный им самим портрет, руки у него были тонкие и белые, а пальцы длинные, изяществом не уступавшие женским. Между большим и указательным пальцами зажат скальпель. Автопортрет не только верно передавал черты лица, но и отражал некую одержимость. Если хорошенько вглядеться — хотя заметить трудно, — под ланцетом в нижней части картины можно различить сквозь легкую дымку неподвижное обнаженное женское тело. Портрет напоминает другую картину того же времени — «Святого Бернарда» Себастьяно дель Пьомбо; безмятежное лицо святого не соответствует его действию — он вонзает свой посох в тело демона, — то же умиротворение заметно и в позе анатома, погружающего скальпель в тело женщины. В эпоху громких имен, эпоху исключительных личностей, Матео Колону тяжело было носить свое имя. |
