А ведь и вправду – на фотографиях, аккуратно разложенных на столе, были изображены по преимуществу мертвецы, в которых со временем превращались живые члены фамилии, семьи, обитатели Дома, но потом запечатленные на фотографических карточках люди начинали оживать. Происходило чаемое воскрешение из мертвых, и сбывалось реченное через пророка.

Андрей Битов вспоминал: «В общем, я всегда искал ее (фамилии) корни, но Битовых почти никогда не встречал. И тут вдруг по соседству с Анапой обнаружил целый аул с 200-летней историей, набитый Битовыми. Оказалось, что они – черкесы… Я, например, знаю, что я до пятого колена в роду Битовых. Это черкесы. Битов – такая русская фамилия, которой нигде нет. Есть Батов, Бытов, Бутов – все время меня путали. А оказалось, в пушкинские времена еще спасли от национальной грызни и вывезли ребенка малого. Это был Яков Битов, или Якуб, сын Бита. А он уже своего сына называет Иваном и получается Иван Битов, а там уже нечего делать. И вся линия баб пропадает, поскольку у нас она не запоминается, по мужской линии дается отчество…

По внешнему виду я и сам родился азиатом… По рассказам мамы, профессор (Морев или Мориц?), принимавший ее (мои?) роды, спросил не без ехидцы: “Ольга Алексеевна, я забыл, разве ваш муж нацмен?”. (Вот отголосок “дружбы народов”! Нацмен – это не преждевременное влияние английского, это аббревиатура “национального меньшинства”. – М. Г.)… У нас абсолютно русская семья, традиционная петербургская, в нескольких поколениях, где было много врачей… Мои деды все перемешались с петербургскими немцами, и поди найди вот эту каплю Битову».

Отец, Георгий Леонидович Битов, этой последней каплей для Андрея и стал.

Читаем в дневниках Ольги Алексеевны Кедровой: «После свадьбы, отпразднованной у мамы на 8-й Советской, утром по Невскому, на извозчике, мы ехали на Казанскую (Плеханова) и кем-то из Гориных сослуживцев были засечены. За прогул Горя получил выговор в приказе, но встречен был поздравлениями сослуживцев. В доме 6 на Казанской у нас было две комнаты (спальня и столовая), окнами и в Зимин пер., и на Казанскую, а еще кухарка Настя. Поразилась я: невероятным количеством шапок на полке в шкафу, привычкой пить воду из горлышка графина и есть стоя; забрасыванием на печку воротничков, если оказывались без пуговицы. Белье из шкафа, неизменно, доставалось левой рукой, правая, обязательно, была в кармане.

В мое рождение мама привезла мне чайную чашку, с клубничным вареньем. Меня не было дома, и Горя все варенье съел сам (я очень тогда обиделась)…

В квартире на Казанской Битовы поселились, когда у них отобрали казенную, при фабрике, а хозяин, уезжая в Швейцарию (на время как тогда думали), оставил ее, с полной обстановкой, Гориному отцу, как управляющему. В письменном столе Горя нашел толстенное обручальное кольцо, хотел его продать, но по дороге потерял… Обратно к маме мы переехали, когда умерла Мариша».

И вновь эпизод, пройти мимо которого невозможно – известный по роману «Пушкинский дом» как «эпизод с кольцом». Раздел второй «Герой нашего времени», глава «Фаина»: «Он вернулся и в тупости сидел на диване, открывал и закрывал сумку – щелкал замком. Наконец заглянул внутрь: пудреница, огрызок карандаша, платочек… Завязан узелком. Развязал узелок и обнаружил кольцо. Вспомнил, как она тихо сняла его с пальца. Примерил. Оно не лезло ни на один палец. “Ну и что же, сама говорила, что оно стоит пятьсот рублей – как-то сухо подумал он, – мы можем три раза сходить в ресторан, – прокрутилось в нем безучастно, как в арифмометре. – Что же я могу поделать, раз у меня нет денег…” И он сунул кольцо в карман. Завязал обратно узелок на платочке.