|
Эту роль отчасти можно было считать ответом Миронова своим завистникам: он играл американского юношу, сына богатых родителей, который сбегал из семьи в поисках лучшей доли. Как вспоминал сам актер: «Я к этому совершенно не был готов, прямо скажем. Шатрин повернул мой взгляд и всего меня куда-то внутрь себя. К тому же это книга моей юности, моего поколения. Это произведение, с одной стороны, лирическое, с другой – драматическое, совпадало в то время с моим собственным мироощущением. И Холден Колфилд, с его оценкой и взглядом на жизнь, его размышлениями, его пониманием правды, неправды, истины, лжи, был как-то очень близок мне. Шатрин помог мне почувствовать и попытаться прожить именно вот это „что“, а не „как“, ощутить это „что“… а главное, создать это из себя, а не из какого-то представления об этом. Через себя, через свою эмоцию, через свой интеллект, через свое восприятие мира. Естественно, тогда мне еще не хватало жизненного опыта и я немногое пережил, а фактически – ничего. Я только пережил в то время свою первую любовь, которая стала, быть может, необходимым для роли эмоциональным багажом… (Я понимал и с годами понимаю все больше и больше – человеческая драма, горе обогащают в нашей профессии. Это ужасно, но актер вынужден тиражировать пережитое, потому что все время пытается удержать ту эмоцию, то ощущение, то самочувствие.) Главное, чему научил меня Шатрин, – что все надо пропускать только через себя. А для этого ты должен собой что-то представлять. Представлять в плане интеллектуальном, и в плане духовном, и в плане душевном, и сердечном, и в плане восприятия чего-то, с одной стороны, и неприятия – с другой, какой-то своей определенности, своего стержня. То, что я прочитал, например, у Михаила Чехова: „Есть секрет, который, к сожалению, не все актеры знают. Секрет этот заключается в том, что публика всегда, сознательно или бессознательно, за образом, созданным актером, видит того человека, который создает этот образ, оценивает его. И от того, приняла или не приняла она этого человека, зависит возможность возникновения и сам характер связи между актером и публикой…“
Премьера спектакля «Над пропастью во ржи» состоялась 26 и 27 марта 1965 года. Публика, до отказа забившая концертный зал гостиницы «Советская», была в восторге от увиденного. Да и не только публика. Сразу после спектакля постановщик спектакля Александр Шатрин написал Миронову на программке следующие слова: «Милый Андрюша! Я испытал настоящую радость встречи с тобой в работе! Ты – настоящее „Дитя театра“! Хочу верить, что ничто никогда не собьет тебя с большой дороги и что мы еще много раз встретимся в новых работах! Твой Холден заставляет людей задумываться о многом, и невозможно представить себе, что ты – Андрей Миронов – в жизни отличаешься от него! Это и есть настоящее искусство! Поздравляю тебя и твоих Маму и Папу и желаю вам всем счастья в доме и на сцене!» Справедливости ради стоит привести и несколько иное мнение – актера Федора Чеханкова, с которым Миронов дружил. Вот его слова: «Однажды утром в „Советской“ я смотрел один из первых спектаклей Андрея – „Над пропастью во ржи“ Сэлинджера. Не буду врать, ни спектакль, ни Андрюша не потрясли моего воображения. Это еще не был тот уникальный артист, что потом поразит всех нас и в „Интервенции“, и в „Горе от ума“, и в „Свадьбе Фигаро“. Но уже тогда Андрей удивил меня крепким профессионализмом. В нем не было ничего от неумелого дебютанта. Видимо, сказалась школа театральной семьи. Однажды знаменитого педагога „Щуки“, Юрия Васильевича Катина-Ярцева, спросили, не считает ли он, что „на детях гениев природа отдыхает“. Он ответил, что, по его наблюдениям, в актерской среде была бы уместна другая поговорка – „Яблоко от яблони недалеко падает“. |
