Он порылся в кармане, вытащил что-то и положил это в руку Аланы. Предмет был твердый, круглый и теплый. Алана взглянула и чуть не выронила его из рук.

– Да это же целая гинея! – воскликнула она, как если бы он положил ей в руку звезду с неба.

– Мне ее подарили на Рождество. А теперь я дарю ее тебе.

– Я не могу ее взять, – пролепетала Алана.

– Мне не нужны деньги, – объявил Тристан великодушно. – Я буду самым великим художником на свете. Когда я стану взрослым, я отправлюсь в Рим, чтобы увидеть произведения Микеланджело, и сам нарисую что-нибудь еще более замечательное.

Рот Аланы округлился от удивления при виде уверенности Тристана, его твердой решимости, которая показалась бы странной в любом другом мальчике. Может, он воздержался от щипков именно потому, что приберегал их для какого-то Мики Анджело.

– Возьми ее, – сказал Тристан и сжал пальцы Аланы, чтобы из них не выпала гинея. – Это мое рождественское желание, а рождественские желания волшебные и всегда исполняются.

Алана смотрела мальчику в лицо, запоминая его черты. Упрямый подбородок, добрый красивый рот, созданный для улыбки, веселые темные глаза с озорными искорками, но все равно великодушные, какие редко встретишь. В этот миг Алана последовала бы за Тристаном Рэмзи куда угодно, только позови он ее.

– Волшебные желания, – повторила она, глядя на сияние золотой гинеи в своей испачканной ладони. Ей казалось, что она умрет от счастья. Она крепко сжала в руке монету и побежала к воротам, прежде чем Тристан успел заметить слезы в ее глазах.

Но Алана не выбежала на улицу, а спряталась за столбом и подождала, пока все не уйдут в дом. Затем она приблизилась к одному из сияющих в ночи окон и заглянула внутрь. Так, у окна, она и простояла почти до рассвета, наблюдая за рождественским праздником внутри, не чувствуя пронзительного холода, резкого ветра, темноты, забыв об отце, который ждал ее.

Когда в гостиной был опустошен последний бокал, съеден последний кусок рождественского пудинга и последний поцелуй прозвучал под венком из омелы, Алана наконец оторвалась от окна.

Она заметила, что наступил рассвет, и чувство вины охватило ее с ужасающей силой. Бедный папа, ведь он истерзался, ожидая ее! Но, отсутствуй она даже целую неделю, он все бы ей простил, увидев, что она заработала целую гинею.

Папа протянет руку, трясущимися пальцами схватит золотую монету и прижмет ее к груди, прославляя святых и свою незабвенную Мойру и обещая Алане купить новую теплую шаль, угля для очага и устроить пир, достойный великих древних королей Ирландии. А затем гинея исчезнет неизвестно куда, как и несбыточные мечты, похожие на волшебные сказки, которые так любит рассказывать отец: о том, как он похитил у таинственного короля брошь, которой Алана закалывает свою шаль, и о том, как в один прекрасный день невесть откуда у них появится замечательный дом, во дворе – стада откормленных гусей, а в доме кровати с перинами, набитыми гусиным пухом.

Алана невольно вздрогнула, представив, как гинея исчезает в грязном кармане отца.

Нет, ни за что – рождественская гинея Тристана Рэмзи по праву принадлежит только ей одной. Она никогда не расстанется с подарком, как бы голодно и холодно ей ни было. Она сохранит ее как память о мальчике с ослепительной улыбкой и смеющимися глазами по имени Тристан и о пони, названном Галахедом. Она сохранит ее как напоминание о волшебстве Рождества и о том, что желания и мечты обязательно сбываются, если ты твердо веришь в них.

Она поклялась себе, что каждое Рождество будет приходить к этому окну, чтобы снова увидеть камин, украшенный гирляндами остролиста, и евангельские истории, разыгрываемые перед огнем. И будет представлять себе, что она там, в доме, вместе со всеми членами семьи Рэмзи, и что темные глаза Тристана смотрят в ее глаза и что осуществились все до единого ее желания.