В любом случае Роде здесь куда спокойнее, чем в родимой России. Никто и носом не ведет! Предложил «место встречи» не Родя, а «тот»… Забирайте, Тимофей Михайлович, «Цыпу-Дрипу»! А вот в Родином кино, если оно будет, — тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!.. — станут играть только самые-рассамые! Нет. Пока даже думать страшно.

Еще одно глодало Родю, как это Улита согласилась — вроде бы да?! — на их помолвку? Боится своего Казиева? Боится остаться одна?.. Еще фильм-два, и она выйдет в тираж? А уж мамушек-бабушек играть никогда не будет.

Как она ему сказала?

«…Лягу тогда на стол, поставлю свечу, не буду ни жрать, ни пить и подохну».

— Ну как? — раздражился его молчанием Казиев.

Родя понял, задела девка стареющего Казанову! А как не задеть?! Талия — тростинка, грудь роскошная, личико — иконописное! И кожа! Белизны снега горных вершин! Конечно, на экране это будет нечто! Но Цыпка двигаться не умеет ни телом, ни личиком. Все при ней, и в то же время ничего нет. Казиев с актерами работать не любит и не умеет. Многого не умеет Казя, как оказалось, понял, поработав с ним, примечающий все Родя. Но об этом — никому и никогда!

Отдаст Родик белоснежную грузинскую княжну!

— Бери. Бесплатно, — великодушно сообщил Родерик, когда они медленно шли к отелю, — дарю. — И почувствовал себя на белом коне. И подумал, что Казиеву сейчас жуть как стыдно, но вместе с тем — очень хочется…

— Давай сделаем следующее, — Родя уже «гарцевал на коне», которым всю жизнь владел Казиев, — я сегодня съезжу к ней, скажу, что у нас мол, все…

— Нет, — резко заявил Казиев, — никаких сегодняшних твоих поездок и предупреждений! Мы познакомимся завтра на твоем приеме, а там уж будет мое дело. Кстати, а приемчик-то в честь чего? Неужто виллочку приобретаешь? — И он усмехнулся: — Шутка! Ну а с мадам как будем? Баш на баш?

Казиев заржал, опять показав креветочное небо, в которое Роде захотелось воткнуть что-нибудь вроде шила или острой отвертки.

— Потрох ты все-таки, Казиев, — неизвестно как вырвалось у Роди, — мадам, если хочешь знать, стоит раз в пятьдесят, это по малому счету, больше, чем юная Цыпа!

К случаю сказать, не так уж и восторгался Улитой наш Родерик. Он и сам любил молоденьких и пышненьких девчоночек. И не влюблен в нее был, просто нюхом своим учуял, что эта дама, прежде чем совсем уйти в небытие, еще даст дрозда зрителю… Да и какие-то силы беспокоились о ней.

Было, было чутье, казалось бы, у глупого, и — скажем вперед — несчастного Родерика.

А Казиев? Теперь он вальяжно направился к балюстраде, с которой уже издали ему благосклонно кивали. Его принимали всяким. Стоило ему появиться, как тут же бежал и ширился шепот: «Казиев, сам Казиев, Тим! Тимофей Михайлович!..»

Все это он знал-перезнал и все-таки любил. Себя — в них во всех.

Как же тепла и черна ночь! И какая прекрасная странность!.. На небе россыпь звезд, а луны — нет. И пистолет в кармане стал теплым и чем-то будто обыденным…

Существо — мужчина? женщина? — свернулось, замерло на белой витой скамейке.