– Не знаю, ваша милость, – отвечала девушка.

Ее звали Доротея Имзель, ей едва исполнилось восемнадцать, и она была в Ротонде студенткой первого курса. Правда, успела поучиться в менее значительном университете Трамерейна… и не просто поучиться, а выпуститься всего-то в шестнадцать, что являлось совершенно неслыханным делом. Вот потому-то она и стояла сейчас здесь, в сердце Ротонды, в окружении светил Бельхоллы: всему виной был талант (некоторые утверждали – всего лишь фокус), продемонстрированный в Трамерейне и ныне подвергавшийся испытанию.

– Я открыл книгу не глядя, пролистнул страницы и выбрал случайный разворот, – сказал ученый проректор. Он тоже был облачен в черную официальную мантию, лишь отороченную не золотом, а дорогим мехом; икона же на виду имелась всего одна – небольшая камея, вделанная в эфес его кинжала, различимого в боковом разрезе мантии. – На момент выбора студентки Имзель здесь не было, то есть она никоим образом не могла вмешаться в процесс. И я не чувствую ангельских присутствий никакого рода.

Остальные разглядывали разворот. Всю левую страницу занимало изображение серафима: человеческий облик, пестрая черно-синяя кожа, узнаваемые шесть крылышек и нимб, вместо золотого света сотканный из алых языков пламени, переплетенных наподобие лаврового венка. На правой странице теснился печатный текст с рукотворными украшениями сусальным золотом и кошенилью, оттенявшими в основном имя ангела и заглавную буквицу описания.

Ангела звали Камизиэль, и она ведала гневом. В основном ее призывали для усмирения беспорядков или отдельных разошедшихся буянов, способных дойти до убийства. Реже – чтобы вытащить впавшего в меланхолию человека из бездны уныния.

– Очень хорошо, – сказала ректор. – Итак, серафим… Если преуспеешь, цена окажется не столь высока. Присту…

Договорить слово «приступай» ректор не успела – возле главного входа поднялся шум. Прокторы пытались не пустить кого-то внутрь, но когда узнали пришедшую – расступились и пропустили ее.

Доротея оглянулась через плечо… и ее спокойное сосредоточение впервые оказалось поколеблено. Когда главы университета заинтересовались ее необычным талантом и потребовали демонстрацию, она не слишком разволновалась. Только удивилась – и откуда прознали? – а беспокоиться не беспокоилась. Это была всего лишь ее способность, которой сама она никогда большого значения не придавала, не считая, будто отличается от других чем-то интересным или особенным. Правда, один из ее прежних учителей советовал ей не слишком распространяться по поводу необычного дара, равно как и о других вещах, которые она могла делать… Так она большей частью и поступала. Не сказать чтобы из осторожности или страха, просто она не обращала особого внимания на свои способности и порой вообще о них забывала.

Доротея всего лишь хотела рисовать и делать иконы. Конкретное применение ангельской магии и в целом вызов ангелов ее не слишком интересовали. Ей просто нравилось создавать образа. Трамерейн, а ныне Бельхолла казались девушке едва ли не раем: здесь она могла день-деньской изучать чужое иконотворчество и заниматься своим. Ей даже не приходилось готовить еду или стирать – она могла полностью посвятить себя искусству.

Лишь теперь Доротея с запозданием осознавала, что столь благословенное существование могло оказаться под угрозой – как раз из-за их интереса к тому странному таланту… а они еще не знали об остальных! И университетская верхушка – еще полбеды. Женщина, приближавшаяся по проходу между столами, представляла собой персону совсем иного порядка. Даже звон ее шпор и покачивание рапиры в ножнах на левом бедре, казалось, источали угрозу.

Она была очень рослая, темные волосы покрывала широкополая шляпа с красным пером.