Жерсанда принялась в красках описывать свое недомогание – как скакала у нее температура, какие кошмары снились, когда ее особенно сильно лихорадило. Анжелина сидела тихо как мышка и внимательно слушала, в то время как Луиджи ходил взад и вперед по комнате и распалялся все больше.

– Надо же было отцу Ансельму навязать нам это паломничество! – вскричал он, как только мать умолкла, переводя дух. – Черт бы побрал все эти епитимьи, которые налагает на нас Церковь и ее служители! Вы правы, матушка, это глупо – отправлять человека бродить по дорогам Испании, когда у него есть родные, о которых нужно заботиться! Только подумать, что я, проведя с вами так мало времени, уже мог вас потерять! А Анжелина? Женщине в ее положении нелегко проходить по несколько километров в день!

– Женщине в ее положении, Луиджи? Значит, наша Энджи?.. А ну-ка посмотри на меня, моя крошка! Я правильно услышала? Ты беременна?

– Да, мадемуазель, я на пятом месяце, – гордо объявила будущая мать.

Октавия и Розетта не находили слов, чтобы выразить свое удивление и восторг, а Жерсанда вся преобразилась – ее щеки порозовели, ярко-голубые глаза заблестели от счастья. Казалось, радость жизни вернулась к ней в одно мгновение.

– Боже правый, вот это прекрасная новость! – воскликнула она. – Энджи, дитя мое, не называй меня больше «мадемуазель» теперь, когда вы с Луиджи женаты. Помнишь, в то январское утро, когда вы уезжали, ты обняла меня и шепнула мне на ушко «матушка Жерсанда»? Как мне было приятно… А скоро у нас в доме появится малыш, совсем крошка, которого мы все будем любить и баловать! Ты слышала, Октавия, я буду бабушкой! Это прекрасно! Луиджи, ты, наверное, радовался еще сильнее меня. Подумай, ведь у нас с тобой нет других родственников, кроме друг друга. Ты странствовал в одиночестве, а я жила в тоске, мучимая угрызениями совести, – последняя представительница несчастливого рода де Беснаков. Но теперь мы вместе, чудом ли или по воле случая, не знаю. Да и какая разница? Главное, что теперь мы – настоящая семья!

Жерсанда обвела своих близких взглядом и каждому улыбнулась – и своей верной Октавии, высокой, спокойного нрава женщине, которая, как и она сама, была уроженкой горного региона Севенны, что на юге Франции; и непоседливой Розетте; и маленькому Анри, которого привела в недоумение вся эта суета; и Луиджи, своему сыну-трубадуру, при крещении названному Жозефом де Беснаком. Сын улыбнулся в ответ. Черные волнистые волосы обрамляли его красивое загорелое лицо, яркие губы приоткрылись, обнажив белые ровные зубы. Взгляд пожилой дамы задержался на Анжелине, некогда ее подопечной, которая стала ей подругой, а потом и любимой невесткой.

– Господи, от счастья у меня голова идет кругом! – проговорила она и заплакала.

– Мадемуазель, не плачьте! Пресвятая дева, сколько волнений для одного дня! Сейчас принесу вам укрепляющей настойки, – засуетилась Октавия. – И ужином мне давно пора заняться. Хорошо, что я еще с утра поставила на плиту томиться рагу из зайчатины!

Желая утешить плачущую свекровь, Анжелина опустилась на колени возле ее кресла и нежно ее обняла. Растроганный этой картиной, Луиджи отошел к открытому окну. В южном направлении, за крышами соседних домов, высились заснеженные пики Мон-Валье – одной из самых высоких гор Пиренейского массива, этой природной границы между Францией и Испанией. Луиджи уже упрекал себя за мрачные мысли, одолевавшие его совсем недавно, и ему было стыдно, что тяга к свободе временами берет верх над чувством долга и любовью к близким.