– Спасибо за вашу доброту, мадам, но моей супруге уже лучше, – отрезал Луиджи. – Разрешите представиться: Жозеф де Беснак. Мы возвращаемся из Сантьяго-де-Компостела и, конечно же, очень устали…

– Так вы женаты?

Анжелина пришла в себя, и теперь взгляд ее скользил по кукольному румяному лицу поселянки, один вид которой напомнил ей о временах, оставивших по себе мучительные воспоминания. В ноябре ее маленькому Анри исполнится четыре. Свою первую, внебрачную беременность ей пришлось скрывать. Она опасалась бесчестия, ей было очень горько, что отец малыша даже не думает о них… Теперь все изменилось.

«Мой pitchoun родится в уютном доме, а не в пещере Кер, – подумала она. – Я смогу показать его людям, кормить его своим молоком, увидеть его первую улыбку…»

– Значит, вас теперь надо называть «мадам»? – сквозь зубы процедила Эвлалия Сютра. – Ловкая же вы барышня…

– Оставь мою племянницу в покое, змея! – осадил ее Жан Бонзон. – А, вот и родственнички нашего Бруно!

Церемония закончилась, и супружеская чета в сопровождении одетой в черное старухи направлялась к Бонзонам. Албани дрожащими руками еще крепче прижала мальчика к себе и опустила голову, готовая примириться с неизбежным.

– Мсье Бонзон, нам нужно поговорить! – заявил Гюг Сеген, брат покойной Коралии.

– Не на кладбище же нам разговаривать! – отозвался горец. – Давайте пропустим по рюмочке, я приглашаю.

Эвлалия Сютра удалилась, одарив Анжелину на прощание презрительным взглядом. Анжелина невесело усмехнулась. Два года назад она спасла Эвлалии жизнь. Кормилица в страшных муках родила больного гидроцефалией младенца, и доктор хотел зашить ей рану на промежности, даже не помыв руки. Молодая повитуха заставила его соблюсти правила гигиены, дабы избежать послеродовой горячки, часто уносившей жизни рожениц. Судя по всему, благодарность не входила в число присущих Эвлалии добродетелей. Луиджи взял жену за руку и спросил шепотом:

– Тебе уже лучше?

– Да. У меня просто закружилась голова.

Вскоре они уже сидели на затененной жимолостью террасе таверны. Жан Бонзон заказал бутылку хорошего вина и лимонад для дам.

– Не будем многословными и постараемся решить дело к всеобщему удовлетворению, – предложил он, легонько прихлопывая ладонью по столу. – Сами видите, как расстроилась моя бедная супруга – добрейшее из существ, которыми Господь населил эту долину…

Жена Гюга Сегена с сомнением хмыкнула, чем рассердила Анжелину. Однако молодая женщина в беседу решила не вмешиваться.

– Значит, вы намереваетесь взять сына вашей сестры на воспитание, мсье Сеген, – продолжал ее дядя. – Такое решение делает вам честь, но зачем вам это? Мы с Коралией и Ивом были соседями, и я не часто видел вас в Ансену, пока они были живы. И проведать своего племянника-сироту до сегодняшнего дня вы не спешили. А ведь мы с Албани написали вам письмо, когда Коралия умерла. Но на похороны сестры вы тоже не приехали.

Гюг Сеген, дальний родственник печально известного Блеза Сегена, мучителя и убийцы, стушевался и не нашел, что сказать.

– У вас есть дети? – спросила Анжелина, несколько удивленная тем, что мадам Сеген смотрит на нее и остальных с таким пренебрежением.

Она привыкла читать характер человека, его душу, по лицу, а потому не испытывала симпатии к людям, чей внезапный интерес к судьбе малыша Бруно закономерно вызывал подозрение.

– Нашей дочке двенадцать, и она с радостью разделит с нами заботы о племяннике, – сказал Гюг Сеген.