Это как-то встряхивает, облагораживает душу, не дает закиснуть в однообразии (что скрывать!) провинциальной жизни нашего города. Окунувшись в этот плавучий праздник, ты как бы возбуждаешь увядающие рефлексы жизнестойкости и жизнерадостности, черт бы их подрал.

Короче говоря, товарищи Анзора и он сам, после того как ему напомнили, твердо заявили, что они в тот вечер были на теплоходе. Казалось бы, все прекрасно, стоит подтвердить кому-нибудь из работников ресторана, что они там были, как обвинение отпадет.

Но тут последовал новый удар — оказывается, именно этот теплоход снят с рейсов и поставлен в Одессе на ремонт. Прокуратура заподозрила некий сговор, желание при помощи лжесвидетельства спасти своего товарища. Но друзья Анзора опять не растерялись. Кто-то из них неожиданно вспомнил, что, уходя из ресторана в некотором подпитии, они оставили в книге жалоб благодарность за хорошее обслуживание и при этом все расписались.

Прокуратура связалась с пароходством, и примерно дней через десять оттуда пришла эта самая книга жалоб. Или фотокопия их благодарности.

Анзора, конечно, освободили. С тех пор он каждую субботу, теперь уже регулярно, ходит на теплоходы, почему-то моется там в душе, а потом пьет в баре пиво и рассказывает историю своего спасения, если в баре находится хоть один слушатель. А в баре всегда полным-полно хороших слушателей, потому что хороший слушатель сам надеется рассказать что-нибудь свое.

И вот он, Анзор, долговязый, худой, как я думаю, от излишней нервности, стоит перед англичанами и что-то рассказывает. Чтобы не прерывать его, я остановился на тротуаре в некоторой ненавязчивой близости, но достаточно заметно, чтобы в нужный момент присоединиться к ним.

Только я остановился, как Анзор повернулся в мою сторону и уже было раскрыл рот, чтобы перейти к новому объекту, он даже успел сказать:

— А это…

Возможно, он хотел сказать: "А это Черное море", потому что других объектов здесь не было. Разве что ресторан на сваях, устремленный в море с целью возбуждать в клиентах романтический азарт, желание посоперничать широтой натуры с широко распахнутым морским кругозором и, в конце концов, довести их до состояния джентльменской раскованности в обращении с собственными бумажниками.

Во всяком случае, Анзор сказал:

— А это… — и тут, увидев меня, на самое молниеносное мгновенье запнулся и договорил не меняя голоса, — типичный абориген…

Наши ребята, — кстати, такие же аборигены, — посмотрели на меня с тупым любопытством, словно теперь-то им и раскрылся истинный смысл моей персоны. Из какой-то непонятной угодливости я замер в позе этнографического чучела.

Англичанин взглянул на меня, потом взялся было за блокнот, потом, видимо почувствовав, что здесь что-то не то, приподнял свои выгоревшие брови и что-то спросил у жены.

Жена его сверкнула улыбкой в мою сторону и что-то ответила мужу. Англичанин захохотал. Продолжая смеяться, он сунул блокнот в карман и так хлопнул Анзора по плечу, что тот слегка осел. Сила удара выражала степень восхищения.

Я подошел, и мы познакомились. Через минуту Анзор продолжал свой исторический экскурс, а англичанин взялся за блокнот. Было видно, что жена его довольно хорошо знает русский язык, да и он ориентируется, только иногда просит у нее кое-что уточнить.

Анзор рассказывал о затонувшей в бухте части нашего города. У нас любят рассказывать про затонувшую, — кажется, в начале нашей эры, — часть города. При этом получается так, что, хотя наш город и в самом деле красив, все же красивейшая часть его находится под водой.

Говорят, иногда в очень тихую погоду рыбаки видят на дне бухты развалины древних строений.

Кстати, я лично, хотя у меня и есть лодка, никогда ничего подобного не видел. Правда, иногда и меня подмывает рассказать, что я видел затонувшую часть города, но пока я сдерживаюсь.