– Ты сказала об этом Мили?

– Нет еще.

– Как она себя поведет?

– Думаю, это доставит ей удовольствие. Она любила Марка.

– Да, но теперь она никого не выносит. Кроме тебя да своего доктора… Если бы ты видела, как она была зла после обеда!

– Это болезнь, папа.

– Да, конечно. Но это так тяжело… Тебя же нет дома весь день, ты не можешь себе представить. Мили стала просто тиранкой… Сегодня утром довела бедную Луизу до слез… Как бы чего и при нем не выкинула.

Анн машинально плеснула в стакан отца белого вина. Тот без единого слова поднес его к губам. Выпил.

Она тоже.

Он выдохнул:

– О, боже мой! Боже мой! Как грустно…

Она разложила сэндвичи на тарелке и вымыла руки. На юбку попало несколько капель воды.

– Папа, – сказала она, вытирая пальцы о тряпку, – тебе нужно сменить костюм.

– Зачем?

– Ты хорошо знаешь, что Мили он не нравится. Впрочем, и не сезон уже.

– Верно. Но, что же мне надеть? Что ты посоветуешь?

– Неважно. Надень шерстяной жилет, коричневый.

– Хорошо…

На десерт для больной было печеное яблоко с джемом из красной смородины. Пьер вернулся на кухню, затянутый в коричневый жилет. Небольшой животик, широкие плечи, наивный и нежный взгляд.

Анн отнесла поднос матери, помогла ей усесться в кровати, подложив под спину подушки. Войдя следом за ней, Пьер ожидал приговора. Эмильен смерила его взглядом, однако ничего не сказала. Заметила ли она перемену? После облегчающего укола лицо ее выглядело мирным. Она поднесла ко рту сэндвич, зубы медленно погрузились в мякиш. Чтобы оторвать кусок, ей пришлось наклонить голову. Она медленно прожевала. Щеки ее порозовели.

– Тебе нравится? – спросила Анн.

– Да, – ответила Эмильен. – Очень вкусно.

Пьер присел на край кровати, нежно, однако искоса посмотрел на жену, опасаясь ее гнева. Потом неловко прилег, ноги его повисли, голова уперлась в подушку. Анн подумала, что он не понимает истинного состояния матери. Ей вдруг показалось, что Эмильен для него не серьезно больна, a просто устала. Отсюда и эти его мужские выходки. Неожиданно он взял ее руку и поднес к губам. Долгий поцелуй, как прежде. Эмильен нахмурилась. Он бережно положил ее руку на покрывало.

– Сегодня после обеда Анн встретила Марка, – сказал он.

Лицо Эмильен осталось безучастным. Ей говорили об ушедшем мире.

– Хм, – буркнула она безразлично. – Он что, в Париже?

– Да, – сказала Анн.

– И как он?

– Все такой же.

– Сколько времени прошло с тех пор? Три года? Четыре?

– Три, мама. Я пригласила его на обед.

Эмильен посмотрела на Анн с любопытством, будто вновь обрела интерес к жизни близких.

– Ты правильно сделала, – сказала она.

И взгляд ее потух. Она не могла больше думать ни о ком, кроме себя. Собственная боль заполняла все, что раньше принадлежало семье. Она отодвинула тарелку, на которой остался один сэндвич. Печеное яблоко даже не попробовала.

– Вам нужно спешить с ужином, – сказала она. – Не то вы опоздаете к началу пьесы.

– Какой пьесы? – спросила Анн.

– Как? Я утром сегодня тебе о ней говорила. По телевизору показывают «Виндзорских проказниц». Должно быть великолепно…

Телевизор стоял в углу на вращающемся столике. В его большом, как у циклопа, матовом глазу отражался свет лампы, стоявшей в изголовье ее кровати.