— Да, да, конечно, Карл-Артур, но теперь ты не умрешь!

— Может быть, не теперь, Шарлотта! Редко чувствовал я себя таким здоровым. Но ты ведь можешь вспомнить об этом позже. И еще я хочу, чтобы пастор напомнил прихожанам о том, что я был тем апостолом, который вышел на дороги и тропы, дабы нести людям весть о царствии небесном прямо в их будничную жизнь, в их увеселения и в их труд.

Шарлотта не ответила. Она спрашивала себя, не глумится ли над ней Карл-Артур.

А он продолжал говорить тем же деланным тоном:

— Я полагаю также, что отлично было бы, если бы пастор сказал немного и о том, что я, подобно самому господу Иисусу Христу, выказал свое смирение, когда ел и пил вместе с мытарями и грешниками.

— Замолчи, ради бога, Карл-Артур! Ты и Христос!.. Ведь это же святотатство!

Прошло некоторое время, прежде чем Карл-Артур ответил Шарлотте:

— Мне вовсе не нравится такое возражение, — сказал он. — Но я могу примириться с тем, что пастор ничего не скажет о мытарях. Это могло бы быть ложно истолковано. А упоминания о грешниках, пожалуй, достаточно, дабы объяснить, почему я стал говорить проповеди на проселках проезжему люду. Разумеется, недостатка в возможностях распространить свою деятельность и на другие поприща у меня не было.

Шарлотта молча сидит в санях, и ей хочется громко крикнуть от ужаса. Неужто все это вправду? А может быть, он говорил так лишь для того, чтобы произвести на нее впечатление своим высокомерием? Неужели он утратил всякую способность рассуждать?

— Быть может, ты помнишь, Шарлотта, что у меня был друг, который стал потом миссионером?

— Понтус Фриман?

— Да, Шарлотта, совершенно верно! Он шлет письмо за письмом, уговаривая поехать к туземцам и помогать ему. Мне было очень соблазнительно! Я ведь так люблю путешествовать! Да и изучение языков меня тоже интересует. Мне всегда весьма легко давались разные науки. Ну, что скажешь на это, Шарлотта?

— Я все раздумываю, не насмехаешься ли ты надо мной, Карл-Артур. Если нет, то я полагаю, разумеется, что это превосходная идея.

— Я насмехаюсь над тобой? Нет, я всегда говорю правду, и тебе, Шарлотта, следовало бы знать об этом издавна. Но ты, видно, и впрямь не вполне меня понимаешь. Не ожидал я этого после такой долгой разлуки. Боюсь, что эта встреча принесет нам разочарование.

— Это было бы очень горько, Карл-Артур, — сказала Шарлотта, которая совершенно была сбита с толку неописуемым высокомерием и самодовольством этого несчастного оборванца.

— Я знаю, Шарлотта, что ты очень богата, а богатый человек легко становится поверхностным и судит по внешнему виду. Ты не понимаешь, что я сам избрал бедность по доброй воле. У меня ведь есть жена…

Когда он упомянул о жене, Шарлотта сделала попытку вмешаться и заговорить с ним о том, что могло бы пробудить его интерес.

— А теперь послушай меня, Карл-Артур! Слыхал ли ты о том, что матушка твоя в последние годы своей жизни желала, чтобы ей читали лишь твои студенческие письма. Жакетта читала их ей вслух изо дня в день. Но однажды Жакетте это, должно быть, надоело, и знаешь, что она тогда сделала? Она поехала в Корсчюрку и отыскала там Анну Сверд и твоего маленького сына. Она увезла их с собой в Карлстад и показала полковнице ребенка.

— Необыкновенно прекрасно и трогательно, Шарлотта!

— С тех пор Жакетте больше не было нужды читать твои письма. Матушка твоя пожелала, чтобы ребенок всегда был при ней. Она играла с ним, она восхищалась им, она ни о чем больше не думала. Ее невозможно было разлучить с ребенком, и твоей жене пришлось перебраться в Карлстад. Кажется, к Анне теперь благоволят все и вся, а больше всех твой отец.