За изгибом дороги остались два пропускных пункта. Поднялся третий шлагбаум, отворился «Сезам». Я ехал по дороге, облицованной белым камнем, косился на зловещие достопримечательности. Здания стояли на уступах в шахматном порядке. Пулеметные гнезда, тарелки локаторов, молчаливая охрана. Год назад здесь резвились мятежники – комплекс резиденции и «подсобные» строения подвергли минометному обстрелу. Многие здания еще не отстроили, стыдливо пряча их за маскировочными сетями. На разборе завалов на месте казармы местного «кремлевского» полка трудились узники концлагеря. Зрелище не для «туристов» – впрочем, их сюда и не пускали.

Я подъехал поближе, сбросил скорость. Рабочую зону оцепили охранники в буро-зеленом камуфляже. Лаяли, срывались с поводков овчарки. В груде развалин копошились серые люди. Голыми руками разгребали завалы, грузили мусор в тачки, катили к самосвалу, где перегружали в кузов. Я подъехал еще ближе. Овчарки на меня не лаяли – знали, на кого положено. Трудились мужчины – грязные, худые, изможденные до крайности, с пустыми глазами. Вялые движения, валкая поступь. Смертельно бледный паренек, похожий на альбиноса, толкал перед собой тележку, груженную сцементированными обломками кирпичей. Колесо попало в яму, тележка накренилась, альбинос ее не удержал, содержимое вывалилось и покатилось под ноги бородатому охраннику. Конвоир гневно завопил и ударил парня прикладом. Несчастный схватился за отбитый бок, упал на колени.

– Работать, сука! – вопил вертухай. – И смотри, куда катишь!

По костлявому лицу «каторжанина» текли слезы.

А у самосвала разыгралась настоящая драма. Глыба, которую перекатывали за борт, оказалась слишком тяжела для четырех трясущихся рук. Один из узников успел отпрыгнуть. Второму раздавило ноги. Он лежал под глыбой, извивался, жалобно стонал, закатывая глаза. Товарищи бросились к нему и принялись откатывать камень. Несчастный закричал еще громче. Ноги ниже бедра превратились в кровавый студень. Торчали кости. Ситуация была вполне штатной. Шуметь в ущелье возбранялось. Подошел офицер с равнодушной миной, извлек из кобуры бесшумный «ПСС», помедлил, прежде чем выстрелить, – высматривая в глазах жертвы то самое, что всегда заводит садистов и маньяков...

Прошлым летом при виде такой картины я схватился бы за автомат и накрошил с десяток охранников. Полгода назад меня бы вырвало. Сегодня я не чувствовал практически ничего. Привык. Пообещав себе разобраться на досуге с этим психологическим феноменом, я махнул рукой смутно знакомому офицеру, стоящему в стороне, и поехал дальше.

Лично мне Белый дворец не нравился. Нормальное понятие – эклектика, но здесь с ней явно перемудрили. Словно несколько особняков из белого мрамора, спроектированных разными архитекторами, слепили в кучку. Как смотрелось это недоразумение сверху, я не знаю – возможно, никак благодаря столпившимся над обрывом соснам и сложной комбинации маскировочных сетей, которые, как ни странно, антураж не портили. Впрочем, за оградой, впитавшей в себя последние технические новинки, связанные с безопасностью, все было нормально. Вереницу обширных террас связывали каменные лестницы, а где-то и лифты. Гравийные дорожки, фонтанчики, скульптурные композиции, кирпичные беседки. Прохаживались люди – «отдаленно и особо приближенные к императору». Откровенно праздных бездельников у себя под боком Благомор не держал; каждый блюдолиз из свиты выполнял определенную функцию.