— Ну ладно, — сказал Белянчиков и перешел на официальный тон: — Давайте начнем все по порядку. Я имею право провести дознание...

— Ишь ты! — прокомментировал Борис Николаевич.

— ...Для начала хочу предупредить вас об ответственности за дачу ложных показаний.

Официальный тон Белянчикова юридическая терминология и упоминание об ответственности произвели на задержанного удручающее впечатление. Он весь сразу съежился и стал нервно потирать руки.

— Какая ответственность? Ты о чем? — твердил он, не в силах сосредоточиться на вопросах Белянчикова. — Игореха сказал: «Снимем камин, пока дом не взорвали. Все равно пропадет». А ты — про ответственность! Знал бы я, что у него «пушка» — стакана бы с ним не выпил.

— Камин — произведение искусства, — старался, как маленькому, втолковать майор. — Принадлежит государству. И дом никто не собирался взрывать. Его на капитальный ремонт поставили.

Но Еременков все скулил про ответственность, потерянно блуждая взглядом по комнате.

— Вы курите? — спросил майор, пытаясь хоть как-то вернуть Бориса Николаевича к действительности.

— А?

— Курите?

— Давай закурю! — Он протянул трясущуюся руку за сигаретой. «А ведь ему не больше тридцати», — подумал Белянчиков.

Затянувшись несколько раз, Еременков успокоился.

История его знакомства с «Игорехой» была короткой и простой. И в своей простоте — пугающей. Уволенный за пьянку из жилконторы, Еременков перебивался временной работой — грузил мебель в магазине на улице Пестеля. Вечером пропивал чаевые в пивном баре или в непосредственной близости от забегаловки, в которой торговала «тетя Катя». Здесь они и познакомились. Два дня «Игореха» исправно угощал Бориса Николаевича портвейном («Дорогой брал», сказал Еременков. И в голосе у него прозвучали нотки уважения.) А на третий день новый знакомый попросил его помочь разобрать в заброшенном доме «никому не нужный камин». И посулил четвертной.

— Да если камин никому не нужный, — рассердился Белянчиков, — зачем по крышам лазать! Нашли в заборе дырку — и кончено дело!

— Так надо! — многозначительно ответил Еременков, но кому и зачем надо, сказать не мог. Ничего не знал он и о том, почему в комнате взломан паркет и отодраны плинтуса. Только часто-часто моргал, глядя на майора своими испуганными большими глазами.

Все, что удалось выудить у него Юрию Евгеньевичу ценного, сводилось к тому, что «Игореха» ездил на «Москвиче» четыреста восьмой модели и камин собирался отвезти к себе на дачу. Но где у него дача, Борис Николаевич не знал.

Самые большие мучения ждали Белянчикова на Литейном, 4, когда он попытался с помощью Еременкова составить фоторобот «Игорехи». Даже известная на все Главное управление выдержка Юрия Евгеньевича была готова лопнуть, когда осмелевший, переполненный сознанием какой-то детской гордости от порученного ему дела, Еременков комментировал то и дело возникавшие перед ним на экране носы и подбородки:

— О! Этот нос, как у моего шурина! В рюмку смотрит... Не, не, не то! У Игорехи махонький, как у Яшки-Конопатого. Есть в нашем дворе такой барбос!

Лаборантка прыскала потихоньку, а Белянчиков сидел безучастный. У него не было ни сил, ни охоты одергивать развеселившегося Бориса Николаевича.

«Размножать такой фоторобот — пустое дело, — подумал он, мчась на дежурной машине по пустому городу домой, — только лишнюю работу людям создавать».

Дома Юрий Евгеньевич поставил будильник на семь часов и, не раздеваясь, лег на маленький диванчик в гостиной. Наверное, он не услышал звонка потому, что проснулся, почувствовав на себе взгляд.