Но сейчас батоно Гогия терпеливо стоял на промозглом ветру, засунув руки в карманы пальто, и, не отрываясь, смотрел, как открывают дверь обнаруженного на его дачном участке бетонного склепа. Лицо у него было напряженное и до крайности заинтересованное; казалось, еще чуть-чуть, и он не устоит на месте, отберет у бригадира грязный лом и сам полезет открывать дверь.
Этого, к счастью, не понадобилось. Что-то хрустнуло, раздался протяжный ржавый скрежет, тяжелая стальная плита шевельнулась, дрогнула, наклонилась и вдруг начала падать – бесшумно, стремительно и грозно. Бригадир строителей испуганно крякнул и отскочил в сторону, выронив лом и прильнув спиной к скользкому глинистому откосу траншеи. Дверь с глухим шумом упала в грязь в сантиметре от носков его растоптанных кирзачей. Все, кто стоял поблизости, почувствовали, как дрогнула от удара земля и как тугая волна воздуха, похожая на взрывную, коснулась коленей.
Бригадир встал, вытирая испачканные глиной ладони о телогрейку, и, прежде чем Клыков успел его остановить, шагнул к двери. Он немного постоял на пороге, загораживая дверь своей массивной фигурой, потом наклонился, будто что-то разглядывая, снова выпрямился и отступил в сторону. Лицо у него было угрюмое.
– Ну, что там, борода? – спросил Клыков.
– Что-что... – бригадир не спеша достал из кармана телогрейки криво надорванную пачку "Примы", долго чиркал спичкой по разлохмаченному коробку и наконец закурил, окутавшись густым облаком синего, отдающего паленой шерстью дыма. – Покойник там, вот что.
Человек лежал на пороге, широко разбросав ноги в пятнистых камуфляжных штанах. Мокрые рубчатые подошвы его высоких армейских ботинок со шнуровкой до середины лодыжек поблескивали под лучами апрельского солнца; к левой прилипла хорошо различимая даже на таком расстоянии метелка рыжей прошлогодней травы. Отсюда были видны только эти ноги – остальное скрывал изгрызенный пулями дверной косяк, – но они не шевелились уже целую минуту. Живые так не лежат, разве что без сознания...
Глеб Сиверов воспользовался паузой, чтобы перезарядить автомат, отметив про себя, что вставленный им в гнездо рожок последний. Впрочем, увеселение, кажется, уже закончилось, если только друзья не подготовили для него какого-нибудь сюрприза. Он в этом сомневался: ребята оказались какие-то уж очень простодушные, склонные целиком и полностью полагаться на свое численное превосходство. Это-то и казалось Слепому подозрительным: среди них явно не было ни одного профессионала, в то время как он ожидал встретить самое меньшее двоих умелых бойцов, прошедших солидную подготовку в тренировочных лагерях на Северном Кавказе и имеющих богатый боевой опыт. А с другой стороны, нападения они не ожидали, чувствовали себя здесь как дома, – словом, могли немного расслабиться...
Могли? Сиверов едва заметно покачал головой. Ох, вряд ли! Не те это были люди, и не в той они находились обстановке. "Как дома" – это все-таки не у себя в горах. Да они и там, надо полагать, не так уж часто расслабляются, иначе просто не дожили бы до сегодняшнего дня...
Он почувствовал, что куртка на боку промокла насквозь, не говоря уж о брюках. Глеб лежал в тающем сугробе, каким-то чудом уцелевшем в тени одноэтажного дощатого домика, и слушал, как за забором из проволочной сетки мало-помалу возвращается к нормальной жизни испуганно замерший после грохота перестрелки подмосковный лес. Несмело подала голос какая-то пичуга, ей ответила другая, и через минуту весь лес, как прежде, наполнился щебетом, в который вплетался частый глухой перестук – дятел долбил сухое дерево, передавая кому-то зашифрованное неведомым птичьим кодом сообщение.
Сиверов огляделся. На территории пионерского лагеря не было заметно никакого движения, если не считать двух синиц, перепархивавших с крыши на крышу. На пригреве вокруг побитой ржавчиной железной мачты флагштока уже зеленела первая трава, а в тени возле фундаментов облезлых дощатых корпусов еще лежал грязный снег. |