Вчера поздно вечером, спустившись в кухню выпить воды, я застала там тетушку Кейт, намазывающую лицо пахтой. Она попросила меня ничего не говорить Четти — та сочла бы, что это так глупо. Я обещала, что не скажу.

Хотя Женщина уже совсем поправилась, Элизабет по-прежнему сама приходит за молоком. Меня удивляет, что они ей это позволяют, особенно если учесть, что старая миссис Кембл тоже из Принглей. В прошлую субботу, расставшись со мной, Элизабет — я думаю, в тот вечер она была Бетти — вбежала в дом, напевая, и я ясно слышала, как Женщина сказала ей у входной двери: "Воскресенье совсем скоро, а ты поешь такую песню". Я уверена, что Женщина, если бы только могла, запретила бы Элизабет петь любую песню в любой день недели.

В тот вечер на Элизабет было новое платье красивого темно-красного цвета — они действительно хорошо ее одевают, — и она сказала с грустью: «Когда я надела его сегодня, мисс Ширли, то подумала, что выгляжу чуточку хорошенькой и что хорошо бы папа мог меня видеть. Конечно, он увидит меня в Завтра, но иногда мне кажется, что оно слишком уж долго не наступает. Я хотела бы, чтобы мы, мисс Ширли, могли немного поторопить время».

А теперь, любимейший, я должна решить несколько задачек по геометрии. Они заняли место того, что Ребекка Дью называет моими «литературными трудами». Призрак, который преследует меня изо дня в день, — ужас перед тем, что в классе неожиданно выскочит задачка, которую я не смогу решить. Что сказали бы тогда Прингли… о, что они сказали бы тогда!

Пока же — поскольку ты питаешь любовь ко мне и к кошачьему роду — молись за несчастного, убитого горем кота, подвергающегося жестокому обращению. На днях в кладовой под ногами у Ребекки Дью прошмыгнула мышка, и с тех пор Ребекка кипит негодованием. «Этот Кот ничего не делает — только ест да спит! А дом прямо-таки кишит мышами. Это поистине последняя капля!» Так что теперь она гоняет его с места на место, не дает спать на его любимой подушке и — я знаю точно, так как поймала ее на этом, — выпуская его во двор, помогает ему, отнюдь не любезно, ногой.

7

Однажды в пятницу вечером, на исходе довольно теплого и солнечного декабрьского дня, Аня отправилась в Лоувэйл. Все началось с того, что Уилфред Брайс, живший в тех местах у своего дяди, робко спросил ее, не хочет ли она поехать вместе с ним после школы, чтобы присутствовать на церковном ужине с индейкой и провести субботу у него дома. И Аня согласилась в надежде, что ей, возможно, удастся повлиять на упомянутого дядю, с тем чтобы он разрешил Уилфреду продолжить учебу в средней школе. Уилфред боялся, что ему не позволят вернуться в класс в новом году. Это был умный и целеустремленный мальчик, и Аня испытывала к нему особый интерес.

Нельзя сказать, что Аня провела время в Лоувэйле исключительно приятно — дядя и тетя Уилфреда были людьми довольно чудаковатыми и неотесанными, — и ее радовало лишь явное удовольствие, какое она доставила своим приездом самому мальчику. Субботнее утро выдалось на редкость мрачным и унылым, с сильным ветром и снегопадом, и сначала Аня растерялась: как она проведет этот день? Накануне, в пятницу, ужин с индейкой закончился поздно, и теперь она чувствовала себя утомленной и невыспавшейся. Уилфред должен был помогать дяде на скотном дворе, а в доме нигде не было видно ни одной книжки. И тогда она подумала о старом, видавшем виды, матросском сундучке, который накануне попался ей на глаза в углу лестничной площадки, и вспомнила о просьбе миссис Стэнтон.

Миссис Стэнтон писала историю острова Принца Эдуарда и спрашивала Аню, не слышала ли та о сохранившихся у кого-нибудь старых дневниках и документах, которые могли бы быть полезны в этой работе.