|
- Не во всем, мой мальчик. Твое сердце свободно, спокойно. Твоя юношеская холодность защищает тебя, словно доспехи, и она-то поможет тебе предпринять и одолеть то, за что я лично уже не могу взяться, ибо мое сердце принадлежит не только мне. - Значит, любовь ослабляет сердце? - спросил Флоримон. - Нет, но ответственность за жизнь и счастье других очень мешает свободе или, вернее, тому, что мы называем свободой на заре нашей жизни. Видишь ли, любовь, как всякое новое познание, обогащает, но в Библии сказано: "Умножать свои познания - значит умножать свои трудности". Не стремись нетерпеливо владеть всем, Флоримон. Но и не отказывайся ни от чего, что может преподнести тебе жизнь, из страха, что это доставит тебе страдания. Стремиться владеть всем сразу - безумие. Игра жизни состоит в том, что каждый возраст имеет свои привилегии. Юность свободна, пусть, но человек зрелый способен любить, а это ни с чем не сравнимое чувство. - Как ты думаешь, я познаю эту радость? - Какую радость? - Любовь, о которой ты говоришь. - Ее надо заслужить, мой мальчик, и за нее надо расплачиваться. - Я догадываюсь об этом... Она даже заставляет расплачиваться других, - сказал Флоримон, растирая ноющие икры. Граф де Пейрак от души расхохотался. С Флоримоном они всегда понимали друг друга с полуслова. Флоримон тоже засмеялся и бросил на отца понимающий взгляд. - А ты, отец, повеселел, с тех пор как наша мать с нами. - Ты тоже, сын, ты тоже повеселел. Они помолчали, думая о чем-то неопределенном, в чем проскальзывало лицо Анжелики и что понемногу выкристаллизовалось в мысли о человеке, который вкрался в их дом, как волк, чтобы оскорбить их, и которого они теперь преследовали. - А знаешь, отец, кого напоминает мне этот лейтенант Пон-Бриан? - вдруг сказал Флоримон. - Он, конечно, немного невоспитаннее, менее вульгарен, и все-таки он из той же породы. Это ужасно, но он напоминает мне капитана Монтадура. - А кто такой этот капитан Монтадур? - Так... одна гнусная свинья... По приказу короля он со своими солдатами охранял наш замок и уже одними своими взглядами оскорблял мою мать. Сколько раз у меня появлялось желание проткнуть ему брюхо! Но я был тогда очень мал и ничего не мог сделать, чтобы защитить ее. А их было слишком много, этих солдафонов, и они были сильны... Сам король желал гибели моей матери, ждал, когда она сложит оружие... Он замолчал и натянул на себя свой тяжелый короткий плащ, подбитый волчьим мехом, которым он прикрылся за неимением одеяла. Он долго молчал, и Жоффрей де Пейрак подумал, что он уснул, но юноша вдруг снова заговорил: - Ты сказал, что мое сердце еще свободно и спокойно, что я холоден ко всему, но здесь ты ошибаешься, отец. - Правда?.. Неужели ты влюблен? - Это не то, что ты думаешь. Но в моем сердце давно уже кровоточит рана, она часто не дает мне покоя, меня терзает глубокая ненависть. Потому что я любил. И я ненавижу! Ненавижу людей, которые убили моего маленького братика Шарля-Анри. Его я любил... Он оперся на локоть, и свет пламени упал на его склоненное лицо. Глаза юноши горели лихорадочным блеском. "А ведь я ошибался в нем, - подумал граф, - его сердце трепещет". Флоримон снова заговорил: - Это был мой единоутробный брат, сын моей матери и маршала дю Плесси-Белльера. |
