|
Это был полный театр абсурда, но тем не менее на спектакль с интересом смотрели все, кто волею судеб оказался на площадке перед лифтами. Я стояла и хлопала ртом, не находя ответа. Темные очки на моих глазах только добавляли веса словам Постникова, и я тонула, хватаясь за воду, а люди смотрели на меня и молчали. Никто не хочет участвовать в скандале, но никто не хочет и пропустить скандал. Дверцы закрылись, и я осталась одна, наедине с собой, в то время как все, чего хотел добиться Постников, у него получилось. Через пять минут после того, как я попала к себе в офис, на моем столе зазвонил телефон. Меня вызывал Крендель.
– Зачем тебе это надо? – спрашиваю ее я. – Я буду создавать ему уют. Хранить очаг, – вздыхает подруга. – Ему не нужен уют. Он работает по двадцать часов в сутки, и у него нет камина, – пожимаю плечами я. – У него такие широкие плечи… – не унимается Маша. Впрочем, не знаю, я не сильна в таких вопросах, может, что-то у нее и выйдет. На юбилее она сподобилась станцевать с подвыпившим Кренделем медляк и теперь уверена, что это был прорыв в их так называемых «отношениях». Может быть, может быть…
– Слухи разлетаются поразительно быстро, – не нашлась что возразить я. Вжалась в стену и постаралась отбросить непонятно откуда взявшееся чувство вины. – И, главное, им верят сразу, без всякой проверки. Вот ведь интересно. А меня учили, что исходные данные надо перепроверять. Может быть, зря? – Ерничаешь? – нахмурился Крендель, которого, по всей вероятности, сбил мой обиженный тон. – Между прочим, я получил сигнал! – И Крендель разразился монологом. Там было что-то о престиже фирмы, о сложном времени, в которое мы попали не по своей воле, и что-то о дресс-коде.
– Конечно, слушаю, – автоматически ответила ему я, от злости переходя на «вы». – Причем, заметьте, совершенно трезвая, и вчера тоже ничего не употребляла. Готова, при необходимости, дуть в трубочки. Если Родина прикажет. В конце концов, в баночки писать меня уже заставляли. – Фая! – возмущенно всплеснул руками Крендель и вскочил со своего места. Я до сих пор припоминала ему тот случай, когда Крендель заставил всех программистов сдавать тесты на наркотики. Да что там, каждый айтишник считал своим святым долгом возмущаться и вспоминать этот вопиющий случай.
– Что – Фая? – Это была обычная рутина. – Да, только эта рутина вообще не коснулась финансового отдела. Ладно, Георгий Михайлович, куда дуть? – Я переминалась с ноги на ногу, мечтая о том, чтобы пойти домой. Надо, надо было взять больничный. После такого восьмого марта, как вчерашний… – Фаина, что у тебя с лицом? Тебя ведь ударили, да? Кто? Ты заявила в полицию? – Что? Нет конечно! – фальшиво возмутилась я. – Никто меня не бил. У меня светобоязнь. Прохожу терапию. Мониторы, знаете, глаза убивают. – Светобоязнь? Где ты тут свет увидела? Может быть, тогда ты на секундочку снимешь свои очки, чтобы мы закрыли этот вопрос? – предложил Крендель холодно кивнув. Я побледнела. – Это мое дело, Георгий Михайлович. Не нужно в него лезть. – Да, да, да, все на свете – твое дело. Никогда и ни с кем не стоит делиться ничем на свете. Так, да? Ты знаешь, Фая, ты ведь изменилась в последнее время. Стала какой-то дерганой, бледная ходишь. Что такое? – Это я прическу поменяла. У меня все хорошо, – стояла я на своем. |
