– Все, что я помню, – продолжает Марыся после долгой, как вечность, минуты. – Когда я была уже взрослой, мама только подтвердила мои детские воспоминания. Мой любимый папочка, а ее любящий муж недолго думая обменял ее на свою чертову фундаменталистскую шкуру. А представитель ливийской полиции, боровшийся с терроризмом, за свободу отца получил плату натурой.

– Хочешь, я налью тебе виски?

Хамид уже не выдерживает, он должен принять обезболивающее перед продолжением рассказа. Он все же вздыхает с облегчением от того, что его чистую и невинную жену пощадили.

– Позже, сейчас дай закончить. Не хочу это затягивать, поверь.

Марыся грустно улыбается при виде потерянного выражения на лице мужа. «Он никогда бы так не поступил, – думает она. – Не все арабские мужчины такие подлые. Он возмущен, как всякий порядочный человек».

– Сейчас расскажу тебе что-то, но это оставь, пожалуйста, при себе.

Она хватает Хамида за вспотевшую, холодную руку.

– Я даже не имею понятия, знает ли об этом Лукаш… – приглушает она голос, а муж согласно кивает. – В тот памятный полдень моя мама, молодая женщина, была многократно изнасилована в нашем семейном доме в Триполи с полнейшего согласия моего отца. Позже этот тип, животное, мерзавец, ничтожество, – у девушки просто перехватывает дух, пока она подбирает слова, чтобы передать степень никчемности отца, – не зная, что с ней делать (должен ведь он устранить свидетеля своего подлого предательства), вывез ее в Сахару к далекой родне. Те за деньги, не задавая вопросов, неоднократно занималась неудобными для семьи Салими людьми. Во время пребывания моей мамы в селении Аль-Авайнат там находился мой двоюродный брат, который болел СПИДом и был стыдом и позором для почтенного семейства. Его нужно было убрать с глаз долой, укрыть от пуританского ливийского общества. Бедный угасал там долгие месяцы, и моя мама в меру своих сил помогла ему достойно уйти на тот свет.

– Wallahi! – выкрикивает Хамид. – Позор – это то, что они оттолкнули и выбросили родственника, когда ему была нужна помощь, но не его болезнь! – возмущается он. – Извини, я больше не буду тебя перебивать, – шепчет он, прикладывая два пальца к губам.

– Бедуины относились к маме как к изгою общества и рабыне, которая выполняла всю самую тяжелую и грязную работу. Она не могла никому пожаловаться, не было никого, кто бы за нее заступился. Она рассказывала мне только о паре случаев из ее ежедневной жизни. Вспоминала, что там также была несколько раз изнасилована. Такова жизнь женщины в мире, которым правят сильные, а все объясняется в каком-то извращенном свете. Вина всегда на ни в чем не повинном существе.

– Не говори! Так это выглядит в диких местах, у черта на куличках, там нет никаких законов.

– Я сейчас не буду с тобой спорить на эту тему или ругаться. Я хотела бы только закончить трагическую историю мамы.

«Можно?» – спрашивает она взглядом, а муж отвечает кивком.

– Через два года она сбежала из рабства и наткнулась в Сахаре на Лукаша, который волею судеб был там на экскурсии и осматривал древности. Он вместе с другими добрыми людьми бескорыстно ей помог.

– Слава Богу! – терпеливый слушатель вздыхает с облегчением.

– Тогда она связалась с моей теткой Самирой, которая участвовала в вывозе нас из Ливии. Мы приехали из Ганы в отпуск в Триполи. Тетя уговаривала меня, как умела, пойти на праздник Святого Николая в польское посольство. Но ни словом не обмолвилась, что моя мама жива и что встреча была организована, чтобы передать ей меня и Дарью. Я ничего об этом не знала. Не хотела даже слышать о глупой детской игре и выбрала взрослое развлечение с Маликой и ее подругами.