Дующие вдоль долины реки ветры раскачивали и наклоняли дерево. При каждом движении ствола корневая система дерева, проходившая под всем городом, дергала и деформировала подземную кристаллическую скалу. Город был основан на этой скале так же давно в литианской истории, как Рим на Земле. При каждом таком нажатии, подземная скала отвечала всплеском радиоизлучения которое принималось не только по всей планете, но и в космосе.

Разумеется, эти всплески представляли из себя бессмысленный шум. Как литиане использовали эту какофонию для передачи посланий и разнообразной информации, для работы восхитительной навигационной сети, всепланетной системы точного времени и многого другого — это Руиз-Санчес даже и не мечтал понять, хотя Кливер утверждал, что это было элементарно просто и необходимо было лишь во всем разобраться. Это было как-то связано с полупроводниками и физикой твердого тела которые — как утверждал тот же Кливер — литиане понимали лучше любого землянина.

Руиз-Санчес с изумлением подумал, что так можно сказать о чем угодно. Любое знание либо было абсолютно доступным для понимания сразу, либо же переходило в раздел беллетристики. Как члену ордена Иезуитов — даже здесь, в сорока световых годах лета от Рима — Руизу-Санчесу было известно о знании кое-что такое, что Кливер никогда не узнает: то, что любое знание проходит оба состояния, преображение из шума в факт и дезинтеграцию назад в шум. Между этими состояниями происходило лишь изобретение разнообразных формулировок. Бесконечная серия крушений теорий и была результатом этого процесса. Остатком была вера.

В выжженном в основании Дерева Связи, высоком, с крутыми сводами зале, похожем на установленное на тупой конец яйцо, куда вошел Руиз-Санчес, жизнь била ключом. Тем не менее, трудно было представить что-либо менее похожее на земной телеграф или какой-нибудь центр связи.

По большому кругу в нижней части яйца непрерывно двигались высокие фигуры; литиане входили в зал и выходили из него через многочисленные арки в стенах и перемещались в бурлящей толпе подобно прыгающим с орбиты на орбиту электронам. Все вместе, они разговаривали так тихо, что Руиз-Санчес слышал, как далеко вверху, в могучих ветвях завывает ветер.

С внутренней стороны движение литиан к центру сдерживалось высокими полированными черными перилами, вырезанными вероятно из тканей самого дерева. По другую сторону этого разделительного барьера небольшой кружок литиан спокойно и без задержек принимал и передавал послания, безошибочно и не напрягаясь управлялся с нелегкой — судя по большому количеству движущихся во внешнем кольце литиан — работой. Время от времени кто-нибудь из этих специалистов подходил по наклонному полу к одному из беспорядочно расставленных ближе к центру, изготовленных из тонкого материала столов чтобы посовещаться с сидящим там литианином. Затем он возвращался к черному барьеру, а иногда, занимал стол и к барьеру шел его предыдущий хозяин.

Чаша пола углублялась, материал столов утончался и в самом центре зала, похлопывая руками по расположенным позади массивных челюстей ушным спиралям, в одиночестве стоял пожилой литианин с прикрытыми мембранами глазами, так что неприкрытыми оставались лишь его носовые впадины и расположенные рядом теплочувствительные ямки. Он ни с кем не заговаривал, и никто не совещался с ним — но было очевидно, что именно он является целью толчеи во внешнем кольце и перемещений внутри барьера.

Руиз-Санчес изумленно остановился. Никогда прежде он не был возле Дерева Связи — поддерживать связь с остальными двумя землянами находящимися на Литии, до этого момента входило в обязанности Кливера — и священник подумал, что не имеет понятия, что ему делать. Представшая перед ним картина больше походила на биржу, чем на центр связи в привычном понимании этого слова. Казалось невероятным, что в этот ветренный день стольким литианам нужно передать срочные личные послания; хотя, с другой стороны, невозможно было предположить, что литиане с их стабильной, основанной на чрезмерном изобилии экономике, могут иметь что-нибудь подобное фондовой или товарной бирже.