Они и должны, во имя демократии, выступать у избирательной урны на равных; и подкованный пятидесятилетний господин, скорее всего, сам же первый это подтвердит. И все же есть в этой ситуации какая-то беспощадность, ирония и даже абсурдность. Интеллигентный человек все-таки не то же самое, что полный невежда; однако избирательная урна утверждает обратное.
39. Тривиальный результат этого необходимого и безжалостного равенства: у меня нет реальной возможности влиять на то, как управляют обществом и страной, в которой я живу; я исполню для них то, что меня по закону вынуждают исполнить; но вся остальная моя энергия и потенциал будут направлены в русло личных интересов. Это ощущение тотального не-участия, ощущение, что ты пешка в руках Шахматистов — правителей и министров, — находит как бы параллельное отражение в ситуации космической; и наше видение этой ситуации окрашивается в мрачные тона видения нашего не-участия в управлении нашей собственной страной.
40. Мой голос — жалкий клочок бумаги, брошенный в большую реку; и моя жизнь кажется каким-то жалким атомом, затерянным в нескончаемом потоке. И вот уже обида становится прагматичной, эгоцентризм логичным, а проявление политического чувства посредством противозаконных и опасных методов — анархии, бунта, подрывной деятельности — неотвратимым.
41. Есть только один практический способ уменьшить этот «пешечный комплекс» — присовокупив к обычному определению демократии (право всех взрослых граждан свободно отдавать свой голос) уточнение «и делать это так часто, как только возможно в разумных пределах». Мы сегодня, безусловно, в состоянии решить все технические и социальные сложности, которые могут возникнуть в связи с более частым проведением всеобщего голосования по проблемам общенационального значения; и в большинстве западных стран мы можем, или могли бы, обеспечить необходимые меры для свободной прессы и непредвзятой службы информации вкупе с достаточно высоким уровнем образования, позволяющим эту информацию усваивать и оценивать.
42. Единственная группа людей, которая наверняка воспротивилась бы этой идее, — сами политики, хотя они и уделяют все более пристальное внимание тому, что по сути является формой неофициального (и подверженного манипулированию и потому опасного) плебисцита: опросам общественного мнения. Их аргументы давно и хорошо известны: переменчивая и эмоциональная природа общественного мнения, невозможность управлять государством, если нарушается принцип политической преемственности, необходимость держать в тайне определенные факторы, сказывающиеся на принятии решений, и так далее. Но власть предержащие не бывают абсолютно свободны от личной заинтересованности в том, чтобы свою власть удержать. Как бы резко ни расходились они с оппонентами по вопросам стратегии и тактики, и те и другие сходятся во взглядах на правила политической игры: тот, кто одержал верх, будет, само собой разумеется, держаться за власть руками и зубами.
43. Публика — что женщина до эмансипации. Если раньше женщина была переменчива и эмоциональна в своих решениях, то происходило это потому, что ей никогда прежде не позволяли быть иной — иной ее просто не мыслили, иной она не могла быть уже в силу существовавших условий; тогда сложилась опасная для общества ситуация — и сейчас ситуация не менее опасна из-за нынешнего тотального не-участия подавляющего большинства взрослого населения в управлении страной.
44. Система, основанная на более частом голосовании, не облегчит заметно индивидуальной проблемы, которая сводится, собственно, к цифровой величине. Один-единственный голос ничего не значит, и так и должно быть, всегда. Но это первый шаг к ситуации меньшей изолированности. А до тех пор нам суждено оставаться все теми же бессильными миллионами. |