|
Я знаю, что все это было на самом деле, но представляю выдумкой, и в этом, наверное, их настоящая победа над моим прошлым: они до него добрались. Я прятал воспоминания в самом надежном на свете хранилище – в мозге, в загадочном сером веществе, к которому невозможно подобрать ключ… к которому очень легко подобрать ключ, но я никого не подпускал к замку. Наверное, не подпускал – я забыл, что случилось. Детали прошлого шныряют, как напуганные колибри. Некоторые картинки до сих пор пахнут, другие я помню на вкус, но большинство – лишь эпизоды затянувшегося трейлера о том, что было. Я смотрю на эту нелепую склейку и не узнаю фильм, в котором играю главную роль. Я знаю, что мои воспоминания реальны, но ругаюсь на плохие спецэффекты.
Я верю в то, что было, потому что мне показывали этот фильм тысячу раз. И я поверил. Я вижу себя… Я лежу на спине, открываю глаза, и взгляд упирается в белый потолок, рассеченный тяжелыми коричневыми балками. Наверное, из дуба. Мне хочется думать, что из дуба, потому что нравится, как звучит: балка из дуба. Сразу представляешь нечто тяжелое, основательное и благородное – старинный замок или особняк на небольшом холме посреди парка, кованые ворота, дворецкий и конюшня. Представляешь… И высокие окна справа шепчут: «Да, старинный замок или особняк…» Я доволен. Но в белом квадрате, созданном пересеченными балками, лепится черная точка. Маленькая, однако неприятно яркая. Точка не выглядит нужной, портит композицию и рушит ощущение благородства – ведь в старинном доме, перекрытия которого сложены из тяжелого дуба, не должно быть нерадивых горничных. Точка начинает меня бесить, и я скашиваю глаза вправо, к окнам, задрапированным легким серым шелком. Окон четыре, потому что спальня непомерно велика, но мне нравится, я люблю большие комнаты старинных домов. Терпеть не могу клетушки… Нет, не парк. Серый шелк трепещет на сквозняке, и я вижу, что дом стоит не посреди парка. Напротив – другие дома. Теперь я знаю, что нахожусь в городе, в котором никогда раньше не был. Я приехал глубокой ночью, видел только темные стены, подсвеченные снизу тусклыми фонарями, но мне неинтересно, что прячется за стенами. Я почему-то не хочу смотреть на город. Не знаю почему. Наверное, потому что фонари тусклые, ведь город изо всех сил старается выглядеть аутентично, так, как в Средние века, только помоев на улице не хватает. Город кичится историей, прячется в древность, как в раковину, желая хоть чем-то отличаться от бесчисленных поселений, возникших после его рождения. Город хранит свое прошлое, как я. И его декорации тоже меняются: постепенно, но неуклонно он становится другим, убеждая себя, что остается прежним. Мы с городом похожи. Наверное, поэтому я не хочу на него смотреть. Рядом лежит женщина. Спит, если верить спокойному, ровному дыханию, но женщины лживы, это нужно учитывать. Она улыбается… Она улыбается во сне, а значит, ей было хорошо. И сейчас она спит, доверяя мне свою жизнь. Я любуюсь женщиной, как гениальной картиной… Нет! Ни одной картиной в мире я не любовался так, как этой женщиной. Ни одно, даже гениальное, полотно не позволит ощутить тепло, не позволит услышать тихое дыхание, не наполнит душу невозможным ощущением обожания. Я готов любоваться спящей женщиной вечно. Я хочу, чтобы она проснулась. А черная точка стала медленно двигаться на север. Это муха. Мухой оказалась точка, к которой я наконец пригляделся и увидел крылья и лапки. |
