— И все же стреляет метко, — злобно ответил граф, — и этим поднимает боевой дух ублюдков. А их и без того не нужно воодушевлять, видит Бог.

— Но я жив, милорд, — весело заметил сэр Саймон. — Она хотела меня убить. И не вышло. Медведь цел, а собаки остались голодными!

Он ожидал поздравлений от окружения графа, но советники отвели глаза. Рыцарь принял их подавленное молчание за зависть.

«Этот сэр Саймон — чертов болван», — подумал граф и поежился.

Он бы не так возражал против холода, если бы войско праздновало победу, но уже два месяца англичане и их бретонские союзники испытывали сплошные неудачи и выставляли себя посмешищем, а шесть штурмов Ла-Рош-Дерьена усугубляли несчастья. И теперь граф созвал военный совет, предлагая решительную атаку в тот же вечер. Все предыдущие штурмы начинались до полудня. Возможно, внезапная атака в меркнущем свете зимнего солнца застанет защитников врасплох. Однако даже такое малое преимущество, как внезапность, было подпорчено, поскольку безрассудная выходка сэра Саймона придала горожанам уверенности, а среди командиров графа, собравшихся под пожелтевшей парусиной, царило уныние.

Четверо из них были рыцари, подобно сэру Саймону приведшие на войну собственных солдат, но остальные — наемники, платившие своим людям за службу графу. Трое бретонцев с белыми горностаевыми гербами герцога Бретонского возглавляли солдат, верных герцогу Монфору, а остальные были английские командиры, все низкого рода, загрубевшие на войне. Здесь был и Уильям Скит, а рядом с ним Тотсгем, начавший свою карьеру как простой солдат, а теперь возглавлявший сто сорок латников и девяносто стрелков на службе у графа. Оба никогда не участвовали в турнирах, да их бы никогда и не пригласили, но оба были богаче сэра Саймона, и это его раздражало. «Мои боевые псы» — так граф Нортгемптонский звал наемных командиров, и он любил их; впрочем, граф имел странное пристрастие к компании черни. Уильям Богун, хотя и приходился двоюродным братом королю, с радостью пил с людьми вроде Скита и Тотсгема, ел с ними, говорил по-английски, охотился с ними и доверял им. Сэр Саймон чувствовал себя исключенным из дружеского круга. Если кто-нибудь в войске должен был быть близок к графу — то только он, сэр Саймон, знаменитый победитель турниров. Но граф Нортгемптонский предпочитал валяться в канаве с чернью вроде Скита.

— Как там дождь? — спросил граф.

— Снова начинается, — ответил сэр Саймон, подняв голову к потолку шатра, по которому барабанили капли.

— Все ясно, — угрюмо проговорил Скит.

Он редко называл графа «милорд» и обращался к нему как к равному, что, к удивлению сэра Саймона, вроде бы нравилось графу.

— И это только цветочки, — сказал граф, выглянув из шатра и впустив облако сырости и холода. — Тетивы луков растянутся от влаги.

— Как и арбалетов, — вмешался Ричард Тотсгем и добавил: — Ублюдки.

Больше всего в английских неудачах раздражало то обстоятельство, что защитники Ла-Рош-Дерьена были не солдаты, а простые горожане — рыбаки и лодочники, плотники и каменщики, и среди них воевала даже женщина — Черная Пташка!

— Дождь может перестать, — продолжил Тотсгем, — но земля останется скользкой. Под стенами будет плохая опора.

— Давайте не пойдем сегодня, — предложил Уилл Скит. — Пусть мои парни завтра утром пройдут по реке.

Граф потрогал рану на голове. Целую неделю он штурмовал южную стену Ла-Рош-Дерьена и по-прежнему верил, что его люди могут взять эту крепость, но все же ощущал среди своих боевых псов уныние. Еще одна неудача, еще два-три десятка убитых, и дух в войске совсем упадет, так что придется тащиться назад в Финистер несолоно хлебавши.