|
Как курьез могу отметить, что лекции по механике начальником Николаевского исправительного отделения не пропускаются, потому что слово «механика» ему не известно. Но есть основания предполагать, что меня в Николаевку не отправят. Судя по тому, что о губернской тюрьме писалось в печати, вы предположите, что я не много выиграю, наоборот, здесь всякие начальства и гораздо легче устранять всякие недоразумения, а это огромный шанс. Здесь невозможен запрет на «механику» и библию на иностранном языке на том основании, что начальник не изучал наук и не знаком с иностранными языками. А в смысле режима теперь по всей России одинаково, и шальная пуля даже на воле не менее опасна, чем в любой тюрьме, и если на что можно сетовать, так только на то, что пули стали совсем шальными. Что же касается карцера, так ведь темных комнат боятся только дети, пока они не дорастут до 7 лет… Пожелайте мне получить поселение, потому что оправдание, по-моему, не означало бы освобождения, а по-моему, лучше быть заключенным в пределах уезда или волости, чем в тюрьме. Ваш Федя…»
На письме надпись: «Прокурор Окружного Суда. Просмотрено и пропущено». Письмо не нуждается в пространных объяснениях. Поражают жизнелюбие и оптимизм Артема. Он только что вырвался из ада, во рту у него незаживающие язвы и гангрена — память о Николаевне. Он с наслаждением читает Бальзака, Достоевского, Шекспира. Просит прислать книги по механике и физике, критикует эмпириомонистов и для того, чтобы делать это крепче, увесистей, желает поближе познакомиться с естественными науками. Какая широта интеллекта, какие серьезные и глубокие умственные интересы! 25 сентября 1908 года суда над Артемом не состоялось. Главная свидетельница обвинения, очевидно не без помощи охранки, бесследно исчезла, и без того тоненькая ленточка обвинительного заключения повисла на одной ниточке. Судьи медлительные и неправые решили вернуть Артема в Николаевку и ждать лучших времен для слушания дела этого опасного революционера, который не помог им создать мало-мальски «приличного» судебного процесса. И, несмотря на то, что Николаевка стала уже не той, какой была в недалеком прошлом, возвращение Артема в это проклятое и гиблое место было для него тяжким и неожиданным ударом.
Из тюрьмы в тюрьму
14 сентября 1908 года в письме Екатерине Феликсовне Артем сообщает из Верхотурья о спешном переводе на «старое пепелище»… «Партия была так велика, что конвой заковал нас; но, наше счастье, у него не хватило оков, и нас пятеро, не в пример другим, шли так». В Николаевке Артема встретили, как старого знакомого. Начальство злорадствовало: мол, ненадолго улетел из нашего гнездышка, сокол. Товарищи выражали Артему сочувствие, рассказывали о благоприятных переменах в режиме. По мере тюремных возможностей Артем информировал политзаключенных о том, что делается «на воле». На этот раз Артем находился в Николаевских исправительных ротах недолго. Около двух месяцев прошло после его возвращения на «старое пепелище», и снова приказ о переводе в Пермь. В сообщении об этом переезде Артем пишет в Москву Мечниковой: «Снова переменяю местожительство. Еду на экзамены; осенью, Вы знаете, не пришлось их держать. Первый экзамен 17 января. Мои предположения о возможных результатах не изменились». Речь идет о новой дате, на которую был назначен суд. Привезли Артема в Пермь. Первый «экзамен» должен был состояться 17 января, но он снова был отложен. Второй раз суд откладывался из-за неявки главного свидетеля обвинения. В связи с этим Артем в одном из своих писем «дорогой тетушке» указывал: «…Обо мне могу написать, что все еще не известно даже время суда; а сколько раз его еще могут снова и снова откладывать, этого тем более сказать нельзя. |
