— И что ты будешь делать?

— Об этом я и хотел с тобой поговорить. Поэтому я и послал тебе телеграмму. Я всегда прислушивался к твоему мнению, приятель, и подумал, что сейчас как раз самое время выслушать твой совет.

Хотя эти слова Дойлу польстили, он подумал, что просить сейчас совета было вообще-то поздновато.

— Ты действительно считаешь, что здесь оставаться бесполезно?

— Пусть для тебя это будет уроком, Дойл. Тебе еще предстоит начинать свою практику. Послушай меня, уезжай туда, где тебя никто не знает. Незнакомому человеку люди поверят довольно быстро. Но если они помнят тебя мальчишкой в коротеньких штанишках, которого шлепали волосяной щеткой за то, что он воровал сливы, они не вверят свою жизнь в твои руки. Можно сколько угодно говорить про дружбу и семейные связи, но когда у человека болит живот, ему на все это глубоко наплевать. Я написал бы золотыми буквами в каждом медицинском классе, вырезал бы на воротах университета — если человеку нужны друзья, он должен идти к чужим людям. Здесь все кончено, Дойл, так что не надо советовать мне оставаться здесь.

Выяснив, что Бадд задолжал 700 фунтов стерлингов, что дом стоил ему 200 фунтов в год, что мебель он уже заложил и что все его сбережения составляли менее 10 фунтов, Дойл посоветовал ему собрать всех кредиторов и честно во всем признаться. «Они увидят сами, что ты молод и энергичен, что рано или поздно ты обязательно добьешься успеха. Если они сейчас загонят тебя в угол, они не получат ничего. Но если ты начнешь все заново в каком-нибудь другом месте и преуспеешь, ты им полностью вернешь все, что должен. Другого выхода я не вижу».

Судя по всему, Бадд полностью разделял эту точку зрения: «Я знал, что ты это скажешь, я и сам так думаю. Ну что ж, значит, решено, я очень благодарен тебе за совет, и больше сегодня об этом говорить не будем. Я выстрелил и промахнулся. В следующий раз я попаду точно в цель, и будет это весьма скоро».

Через минуту-две он уже пил виски и болтал без умолку, как будто в мире не существовало кредиторов и вызовов в суд. Два стакана произвели на него обычное действие, и, когда его жена их покинула, он перевел разговор на бокс и предложил немного побоксировать. Дойлу бы следовало поостеречься, но он никогда не мог отказаться от вызова и надел перчатки. Они отодвинули стол, переставили лампу на полку повыше и встали друг напротив друга. Дойл тут же понял свою ошибку. Злобный блеск в глазах Бадда лучше всяких слов говорил о том, что отказ Дойла поддержать его начинание с газетой был все еще свеж у него в памяти. Дойл хотел немного по-дружески размяться, но Бадд набросился на него, нанося сильные удары обеими руками, заставил его отступить, прижал к двери и, не давая ему двинуться, начал отчаянно его молотить. Дойлу как-то удалось увернуться от чудовищного удара правой, который сразу решил бы исход поединка, и вырваться.

— Послушай, — сказал он, — в этой игре боксом и не пахнет.

— Да, я сильно бью, правда? — самодовольно ответил Бадд.

— Если ты снова на меня так набросишься, мне придется драться по-настоящему. А я хотел просто слегка поразмяться.

Он едва успел произнести эти слова, как Бадд опять на него накинулся. Дойл отступил в сторону, но его противник мгновенно повернулся и снова бросился в атаку. Дойл потерял равновесие и пропустил удары в голову и корпус. Он споткнулся о скамеечку для ног и, не успев выпрямиться, получил еще один удар по уху, от которого у него зазвенело в голове.

— Скажешь, когда тебе надоест, — высокомерно произнес Бадд.

Дойлу уже надоело, и он решил отплатить своему противнику. На этот раз он был готов к бешеной атаке Бадда и встретил его ударом слева по носу, а потом нанес короткий прямой в челюсть и сбил его с ног.