— Как я понимаю, вы сами дали ей свою машину? Никто вашу «ауди» не угонял, ведь так?

— Да, я сама позволила ей взять машину.

— Вы были ее самой близкой подругой?

— Не ближе других.

— То есть?

— Мы все помогаем новым эмигрантам, но от этого они не становятся нашими друзьями. Большинство их — наши тайные недоброжелатели: мы уже стоим на ногах, а им еще предстоит делать первые, самые трудные шаги, падать и набивать себе шишки. И обычно им кажется, что им недостаточно помогают.

— Положим, вам-то не пришлось идти общим путем: вы ведь еще в СССР сумели выйти замуж за состоятельного немецкого гражданина, да еще и с титулом, не так ли?

— Именно так, чем и горжусь.

— Гордитесь и разводитесь?

— Это моя личная жизнь, или нет?

— Совершенно верно, это ваши проблемы, а потому вернемся к Наталье Каменевой. Почему вы доверяли ей свой автомобиль?

— Да потому, что я неплохо к ней относилась и жалела ее.

— Можно ли предположить, что в ответ она платила вам доверием, поверяла, например, свои сердечные тайны?

— Ну, в какой-то степени, конечно…

— Вот ее сердечные дела меня как раз и интересуют. Дорогая Ада… Извините, как: вас по отчеству?

— Андреевна. Но можно просто Ада.

— Зовите и вы меня просто Елизавета Николаевна. Дорогая Ада, я надеюсь, вы понимаете ситуацию: раз уж полиции стало известно о ваших дружеских отношениях с покойной Каменевой, а относительно ее смерти известно, что она наступила не совсем естественным путем, нет никакого резона впредь что-либо от полиции утаивать. Вы со мной согласны?

Ада пожала плечами.

— А я ничего и не собираюсь утаивать. Вообще-то мне мало что известно о Каменевых: так, встречались, ну, помогала я им…

— Знаете, Ада, а ведь вам повезло, что именно я оказалась причастной к расследованию этого дела: им единственная известная полиции подруга умершей женщины, в день смерти она пользовалась вашей автомашиной, а вы попытались скрыть этот факт. Если бы не мое хорошее знание атмосферы, и которой живет русская эмиграция, вы уже проходили бы по этому делу не в качестве свидетельницы, а в качестве подозреваемой. И мог бы встать естественный вопрос: знакомы ли с супругами Каменевыми ваш бывший муж Клаус фон Кёнигзедлер, а также ваш жених Феликс фон… Как там дальше, не подскажете?

Ада молчала, прикусив нижнюю губу и глядя на штабель чемоданов у скверно покрашенной стены: Апраксина поняла, что сейчас она прикидывает, не суждено ли ее чемоданам вот так возле этой самой стены и остаться?

— Впрочем, меня-то фамилия вашего жениха пока не интересует: но если понадобится, полиция это установит в пять минут. Готовы ли вы рассказать мне все, что вам известно о супругах Каменевых и о любовном треугольнике, возникшем между ними и некой Анной Юриковой?

— Да, я на это пойду: в конце концов это чужая жизнь, а мне надо устраивать свою собственную. Вы уже поняли, в каких тяжелых обстоятельствах я нахожусь.

— Я бы сказала, что обстоятельства не столько тяжелые, сколько сложные. И не стоит их еще больше усложнять, чтобы они и в самом деле не стали тяжелыми. Вы не будете возражать, если наш разговор я запишу на магнитофон?

— Как хотите.

— Итак, я слушаю.

— Разве вы не будете задавать вопросы?

— Нет, зачем же? Просто рассказывайте с самого начала о Каменевых все, что вам известно.

— Хорошо. — Ада приняла удобную позу, опустила глаза и приготовилась рассказывать. — Я сейчас уже не помню, кто именно познакомил меня с Натальей…

— Жаль, если вы не сможете этого вспомнить, — перебила ее Апраксина.