Но малыш затормозил и уставился на нее с озадаченным видом.

— Разве ты не говоришь по-русски?

Малыш помотал головой.

— Но ты же понимаешь меня?

Он кивнул и улыбнулся, застенчиво потершись щекой о плечо. Пришлось перейти на немецкий язык:

— Значит, ты у нас, как маленькая собачка: все понимаешь, а сказать не можешь. Так?

— Я не собачка, я — мальчик! — ответил он обиженно по-немецки, но с каким-то непонятным акцентом.

— Так, все ясно: ты маленький мальчик, который не знает, где его мама?

— Я не маленький мальчик! Я большой мальчик в морской куртке! — На нем действительно был матросский костюмчик. — А мама пошла покупать мне колу и сейчас придет.

Теперь Апраксина поняла, что малыш говорит со сложным баварско-еврейским акцентом.

— Ах так! А можно мне ее здесь подождать? Ты разрешаешь?

— Можно. Разрешаю.

Он тронул с места свой велосипед и снова запел:

Минут через пять явилась Мириам Фишман с бутылкой кока-колы, поздоровалась с Апраксиной и подошла к сыну.

— Развлекаешь гостью пением, Антон? Вот тебе твоя кола.

Антон слез с велосипеда и забрал у матери бутылку.

— Ну, отправили приглашения? — спросила Мириам Апраксину.

— Да, спасибо. А сегодня я к вам по другому делу.

— Слушаю вас.

— Во-первых, я хочу узнать, что такое «пылесосы»?

— Пылесосы? Не понимаю…

— В прошлый раз вы назвали моих гостей из Советского Союза «пылесосами». Что это значит?

— А, вот вы о каких пылесосах! Мы действительно так зовем между собой гостей с родины. Понимаете, после них в доме становится значительно чище: они, бедолаги, готовы утащить с собой все, что ни предложишь. А мы пользуемся этим и от лишнего барахла избавляемся — которое хранить тесно, а выбросить жалко.

— Звучит довольно оскорбительно.

— Что поделаешь: в отличие от первой эмиграции, мы, люди «третьей волны», не обременены излишней сентиментальностью в отношении соотечественников.

— Да, это я уже заметила.

Мириам внимательно на нее посмотрела и сказала:

— Но вы пришли ко мне вовсе не за тем, чтобы изучать эмигрантский жаргон. Чем могу служить на этот раз?

— У меня к вам дело и очень серьезное. Я хочу с вами побеседовать об известной вам Наталье Каменевой, найденной мертвой шестнадцатого апреля в загородном отеле. Вы об этом знаете из телевизионных объявлений.

— Вот как раз на эту тему мне бы не хотелось ни с кем разговаривать, — решительно произнесла Мириам, села за стол и приготовилась надеть наушники.

— Разговаривать придется, госпожа Фишман, — я из полиции. Могу предъявить документы.

— Ах, вот как! Это, конечно, меняет дело. Антон, ты не мог бы петь немножечко потише? Разве ты уже выпил всю свою колу?

— Я пью и пою по очереди, — ответил Антон по-немецки на русский вопрос матери.

— Упорно не желает говорить по-русски, — вздохнула Мириам. — Ходит в немецкий детский сад, а там дети его дразнят за каждое русское слово. Но разговаривать спокойно он нам не даст ни по-русски, ни по-немецки. Знаете что? Давайте выйдем прогуляться: здесь за углом есть детская площадка, и там он займется игрой, а мы сможем сесть на скамеечку и спокойно поговорить.

Апраксина согласилась, потому что Антон действительно заглушал все звуки в бюро и разговаривать при нем не имело смысла.

Они вышли на улицу, миновали аптеку и завернули за угол.