Малакен проводил его спокойным насмешливым взглядом, сел на лошадь, которую в поводу держали два казака, и поскакал к своим.

Лагерь был встревожен — слишком долго не было Малакена — не двинуться ли ему на подмогу? Решили подождать до половины девятого вечера, а там цепью двинуться на поселок.

— Немедленно выступаем! — скомандовал Малакен Глазкову. — Пройдем Раздольную и через час пути разобьем лагерь. Где-нибудь около воды, чтобы людям можно было умыться. Ночевать будем там, в лагере.

Первым поднялся пеший дивизион маньчжурцев, следом оседлали своих лошадей казаки.

Над лагерем, словно маскирующее дымовое облако, повисла пыль.

Но едва Маньчжурцы достигли Раздольной, как остановились — дорогу через мост перекрывали рогатки. Люди фон Ваха споро установили их, только что Малакен вместе с казаками пронесся через этот мост — ничего там не было, и вот уже стоят рогатки, — видно, были заранее заготовлены и привезены сюда.

Драться не хотелось. Но и обойти мост было нельзя: если люди реку одолеют, то подводы — нет. По ту сторону моста, за старым валом, будто за бруствером, расположились солдаты фон Ваха. Значит, не послушался он японцев.

Лицо у Малакена сделалось замкнутым, он проговорил печально, обращаясь к полковнику Глазкову:

— Не мытьем, так катаньем хотят нас взять.

— Не возьмут. — Глазков отрицательно качнул головой.

— Опять русские люди будут стрелять в русских. На потеху иноземцам. Пора бы устать от стрельбы, успокоиться, ан нет — не унимаются.

— Я думаю, в этот раз должно обойтись без стрельбы.

— Слепой сказал: «Посмотрим!» — Губы у Малакена дрогнули в короткой усмешке.

— Разбирай рогатки! — скомандовал Глазков маньчжурцам.

Те поспешно кинулись к рогаткам, разобрали их быстро, пяти минут не понадобилось, чтобы очистить мост. Часть рогаток вообще скинули под мост, в непрозрачную глинистую воду. Первыми на мост Малакен пустил сотню казаков, те мигом одолели его, только копыта звонко простучали по деревянному настилу, — и тогда из-за земляного вала, примыкающего к домам, в казаков полетела граната.

Граната рванула плоско, под лошадиным брюхом, — казака, сидевшего на этой лошади, подбросило вверх метров на пять, в воздухе он раскрылатился, выбросил руки в стороны, как гигантская птица, закричал подбито — крупный осколок перерубил ему ногу около лодыжки, — обрезав в себе крик, казак шлепнулся на землю. И еще двое казаков свалились в пыль, а гнедая, с тусклым запыленным крупом лошадь заржала пронзительно, закричала и, вырвавшись из обжима сотни, понеслась по улице поселка, давя копытами собственные кишки.

Как потом выяснилось, гранату бросил фон Вах. Лично. Сам. Никто из солдат Третьего корпуса не решился это сделать.

Один из маньчжурцев выматерился зажато, с тоскою — видно, почувствовал свою погибель — еще жив был, а с жизнью уже прощался...

— К бою! — привычно скомандовал Глазков.

Маньчжурцы поспешно растеклись жидкой речкой по низинке вдоль земляного вала. За валом начинались дома с низенькими оградками палисадников, за которыми росли подсолнухи, красная смородина и мелкая вишня. Позиция у маньчжурцев была невыгодная — с таких позиций войны не выигрывают.

Раздался выстрел — гулкий, резкий — берданочный. Этот звук всегда можно отличить от звука выстрела винтовки, пули к берданкам народ отливает в специальных формах, грубые, в заусенцах, такие пули выворачивают из живого тела целые куски мяса.

Малакен, услышав этот выстрел, замер на мгновение — военные стрелять могли только из винтовок либо из карабинов, берданки были сняты с армейского вооружения еще при «царе Горохе», а то и раньше. Из берданок могли стрелять только «штатские шпаки» — местный люд.